Бана - Кадамбари

Так сказав, Шуканаса почтил царевича украшениями, нарядами, цветами, благовониями и другими дарами, а затем с ним распрощался. Чандрапида же, покинув Шуканасу, прошел на женскую половину его дворца, где повидался с матерью Вайшампаяны Манорамой. А выйдя от нее, он сел на Индраюдху и отправился в уже выстроенный для него по приказу отца дворец, во всем подобный дворцу самого Тарапиды.

У ворот дворца стояли серебряные кувшины с чистой водой, висели гирлянды из зеленых листьев, трепетали тысячи белых флагов. Стороны света полнились звуками музыки, земля была устлана цветами лотосов, пылали жертвенные огни, слуги надели белые одежды. По случаю первого вхождения хозяина в дом совершены были очистительные обряды, и Чандрапида проследовал во дворец. Там, в одной из красивых комнат, он какое-то время отдыхал, опустившись на ложе, а затем приступил к каждодневным обязанностям, начиная с омовения и кончая трапезой. И он отдал распоряжение, чтобы Индраюдху тоже поместили внутрь дворца, в то его крыло, где находилась собственная опочивальня царевича.

Так прошел этот день, полный необычных и обычных событий. А затем диск солнца сошел с небосклона, словно браслет, соскользнувший с ноги сиятельного дня и сплошь залитый блеском рубинов. Дневной свет устремился на запад, словно поток воды вослед колеснице солнца по проложенной ею колее. День словно бы протянул вниз свою руку и полностью стер ее ладонью — красным, как свежий бутон, кругом солнца — светлые блики с чашечек лилий. Пары чакравак, подле которых роились пчелы, прилетевшие на запах лотосов, расстались друг с другом {187} 187 Пары чакравак ‹…› расстались друг с другом… — См. примеч. 79. , словно их растащил в разные стороны бог смерти, набросив на каждую из них черную петлю {188} 188 …набросив ‹…› черную петлю. — Бог смерти Яма изображается с петлей, которой он вынимает у умерших душу из тела. . Солнце, устав от бега по небу, словно бы извергло в красном сиянии медвяный сок лотосов, который пило в течение дня, почерпывая его пригоршней своих лучей.

И вот, когда благое солнце — эта серьга западного небосклона — скрылось в подземном мире; когда засияла вечерняя заря, словно лотос на глади небесного озера; когда на лицах божеств — хранителей сторон света появились темные пятна, словно узоры, нанесенные черной тушью; когда свет вечерней зари уступил место тьме, словно красный цвет лотосов — черным, как пчелы, краскам ночных цветов; когда пчелы пробрались в бутоны лотосов, словно пальцы мрака, пытающиеся похитить испитый лотосами солнечный свет; когда постепенно исчезло сияние вечерней зари, словно пал листок, украшавший ухо богини ночи; когда в жертву богине вечерней зари повсюду были рассыпаны зерна риса; когда на верхушки павлиньих насестов налипла мгла, похожая на павлинов, которых, однако, там не было; когда голуби угнездились в оконных нишах, словно серьги в ушах богини царской славы; когда девушки гарема перестали раскачивать качели, на которых застыли в неподвижности золотые скамейки и замолкли звонкие колокольчики; когда в клетках, висящих на ветках деревьев манго в дворцовом парке, перестали болтать попугаи и сороки; когда стихли пение и музыка и отложены были в сторону лютни; когда смолк перезвон женских ножных браслетов и угомонились домашние гуси; когда с висков возбужденных течкой слонов слетели пчелы и были сняты с них раковины, опахала, жемчужные нити и прочие украшения; когда в стойлах коней — царских любимцев зажглись светильники; когда вывели наружу слонов для охраны дворца в первую стражу ночи; когда разошлись жрецы, прочитав благодарственные гимны; когда, покинутые вассальными царями, словно бы раздвинулись покои дворца и в них остались немногие слуги; когда выложенный драгоценными каменьями пол, в котором отразился свет тысяч лампад, выглядел усыпанным лепестками цветов чампаки, принесенных в дар богам; когда продолговатые пруды в свете факелов казались розовым утром, которое наступило до времени, чтобы утешить лотосы, удрученные разлукой с солнцем; когда мирно заснули в своих клетках львы; когда в царский гарем вошел бог любви, словно страж с натянутым луком и стрелами; когда в девичьих ушах, словно серьги, зазвенели страстные слова любовных посланий, переданных через подружек; когда женские сердца, страдающие от горя разлуки, пылали так, как если бы в них поселился на время солнечный жар — так вот, в тот час, когда наступила первая пора ночи, Чандрапида в сопровождении слуг с горящими факелами в руках пешим отправился во дворец отца, побыл у него некоторое время, повидался с Виласавати, а затем вернулся в свою опочивальню и возлег на ложе, озаренное блеском бесчисленных драгоценных камней, точно Вишну — на царя змей Шешу {189} 189 …точно Вишну — на царя змей Шешу… — См. примеч. 149. с тысячью его блестящих капюшонов.

А наутро, когда просветлело, но благое солнце, ниспосылающее тысячи лучей, еще не взошло, Чандрапида поднялся и, поскольку сердце его горело желанием испытать еще не изведанное им удовольствие охоты, сел на Индраюдху и с разрешения отца отправился в лес. Его сопровождало много слонов, всадников и пеших воинов, а впереди, как бы удваивая его нетерпение, бежали ловчие с охотничьими собаками на золотых поводках — каждая величиной с осла. Ловчие были одеты в кафтаны и куртки, полосатые, как шкура старого тигра, на их головах были повязаны тюрбаны разных цветов, лица поросли густой бородой, с уха у каждого свисало по золотой серьге, чресла были туго препоясаны, икры и бедра закалены постоянным бегом, в руках они держали луки и то и дело издавали охотничий клич. В лесу под испуганные взоры лесных божеств, полузакрывших глаза при звоне его лука, Чандрапида стрелами, посланными с натянутой до самого уха тетивы и сверкающими, как лепестки распустившегося лотоса, и дротиками, насквозь пробивающими твердые, как железо, виски дикого слона, перебил множество лесных кабанов, львов, антилоп, буйволов и ланей. И не меньше зверей он поймал живыми, повязав их собственными могучими руками.

Когда же наступил полдень, он поехал домой, пустив вскачь Индраюдху, с которого непрерывным дождем, как если бы он искупался в реке, лил пот, который то и дело лязгал зубами, заставляя звенеть свой железный мундштук, с чьей повисшей вниз от усталости морды падали клочья кровавой пены, чьи бока стали влажными под шелковой попоной, в чьей гриве, словно бы в подтверждение знакомства с лесом, запутались, точно серьги, стебли травы и кисти цветов с жужжащими в них пчелами. Красоту Чандрапиды как бы удваивала его кольчуга, мокрая от пота и крови убитых им животных. В суматохе погони он потерял хранителя своего зонта, и теперь зонтом, защищающим от солнечного зноя, служила ему только ветка со свежими листьями. Покрытый пыльцой всевозможных цветов, он казался самим воплощением весны. На лбу его, сером от пыли из-под копыт лошадей, ясно видны были дорожки, оставленные каплями пота. Его пешие слуги далеко отстали, не было никого впереди него, и он скакал лишь с несколькими царевичами на быстрых конях и вспоминал о превратностях охоты: «Вот это был лев, вот это буйвол, вот это антилопа, вот это лань!»