Бана - Кадамбари

Услышав это, Чандрапида еле сдержал смех и сказал, подавив улыбку: «Ну и история! Ей предстоит странствовать из уст в уста, ее перескажут слуги, станут повторять люди за стенами дворца, она разойдется по всему свету, и все мы еще не раз услышим, как, влюбившись в Тамалику, хранительницу бетеля божественной Кадамбари, попугай Парихаса, пылая страстью, забыл о своем долге. Но что толковать об этом невеже попугае, пренебрегшем женой ради бесстыдницы Тамалики! Как могло случиться, что божественная Кадамбари потворствует своей легкомысленной бессовестной служанке? Да и не было ли с ее стороны жестоким выдать замуж несчастную Калинди за столь дурно воспитанного попугая? Однако что же делать теперь бедной Калинди? Ведь если муж берет новую жену, для женщины это первейшая причина для гнева, глубочайший источник отчаяния, худшее из оскорблений. Нет, эта Калинди чересчур терпелива, раз в такой беде, под бременем такой злосчастной судьбы она еще не выпила яду, не взошла на костер, не уморила себя голодом. Ведь нет для женщин большего бесчестья, чем измена мужа. Горе ей, если она примирится со своей великой обидой и снова будет жить с попугаем! В таком случае не стоит о ней сожалеть, но нужно выпроводить куда подальше, изгнать с позором. Кто тогда будет с ней разговаривать, кто на нее взглянет, кто упомянет ее имя?»

Так он сказал, и все женщины, включая Кадамбари, весело засмеялись в ответ. А Парихаса, выслушав его шутливую речь, заметил: «Ты умен, царевич, но и сарика не из глупых. Хотя нрав ее и капризен, ни тебе, ни кому другому не удастся заморочить ей голову. Всю жизнь она провела во дворце и достаточно заточила свой ум, чтобы понять любой намек, разобраться в любой насмешке. Перестань смеяться, она не повод для шуток. Сама владея искусством слова, она знает и место, и время, и меру, и случай, и резон для гнева и для милости».

В этот момент в покои вошел придворный и обратился к Махашвете: «Долгой жизни тебе, царевна! Царь Читраратха и царица Мадира желают тебя видеть». Услышав это, Махашвета встала, но, перед тем как уйти, спросила Кадамбари: «Подруга, где ты думаешь дать приют Чандрапиде?» А та, смущенно подумав: «Разве он не нашел приюта в сердцах тысяч женщин?» — вслух ответила: «Махашвета, подруга! О чем тут говорить? Как только я его увидела, он тут же стал господином моей жизни, тем более господином моего дворца, богатства и слуг. Пусть остановится там, где ему угодно или по сердцу тебе, моей дорогой подруге». На это Махашвета сказала: «В таком случае лучше ему пожить в золотом павильоне, что стоит на искусственной горке в парке для увеселений подле твоего дворца». Так сказав, она пошла к царю гандхарвов. А Чандрапида, выйдя с нею, направился в золотой павильон на искусственной горке. Путь туда ему указывал знакомый ему Кеюрака, а свиту составили девушки, которые по приказу Кадамбари были посланы с ним привратницей и которые были обучены игре на лютнях и флейтах, любили музыку, умели метать кости, были искусны в шахматах, хорошо рисовали и прекрасно знали стихи.

Когда Чандрапида ушел, царевна гандхарвов отпустила подруг и свиту и лишь с несколькими служанками поднялась на верхнюю террасу дворца, где опустилась на ложе. Служанки, которые сначала пытались ее развлечь, почтительно отошли в глубь террасы, и она, с трудом владея собою и испытывая от этого глубокий стыд, на время осталась одна.

«Безрассудная, что ты наделала?» — как бы стыдила ее застенчивость. «Царевна гандхарвов, разве приличествует тебе такое поведение?» — напоминала ей скромность. «Куда девалось твое девичье простодушие?» — подтрунивала над ней невинность. «Сумасбродка, берегись своего своеволия», — наставляла юность. «Заблудшая, это не путь для царевны», — упрекало достоинство. «Негодница, побереги свою честь», — корила добропорядочность. «Глупая, любовь ведет к легкомыслию», — предостерегало благородство. «Откуда эта слабость сердца?» — негодовала твердость. «Поступай как знаешь, я уже не властно над тобой», — отрекалось от нее послушание. И она подумала: «Что же такое со мною случилось? Поддавшись безумию, я не посчиталась с собственными страхами. Нетерпеливая, я не взяла в расчет, что никогда прежде его не видела. Бесстыдная, я не потревожилась, что меня назовут легкомысленной. Глупая, я не вникла в его поведение. Беспечная, я не задумалась, нравлюсь я ему или нет. Я не побоялась позора быть отвергнутой, не устрашилась гнева родителей, пренебрегла общим осуждением. И еще: неблагородная, я забыла о страданиях Махашветы, безрассудная, не обращала внимания на стоящих рядом подруг, отупевшая, не думала, что меня видят слуги. Даже бестолковые заметили бы нескромность моего поведения — что уж говорить о Махашвете, которая сама испытала бедствия любви, или о моих подругах, сведущих в любой манере вести себя, или о слугах, получивших воспитание при дворе и разбирающихся во всех проявлениях чувств. Ведь у служанок женских покоев особенно острый взгляд на такие вещи. Несчастная, я совсем пропала! Лучше уж мне поскорее умереть, чем жить в позоре. Что скажут мать, отец, весь народ гандхарвов, когда услышат, что со мною произошло? Как же мне поступить, где найти лекарство, чем скрыть свою вину, кому рассказать об этом безумии чувств, ставших мне неподвластными, куда завлекает меня бог любви, спаливший мне сердце? Когда случилась беда с Махашветой, я приняла обет безбрачия, торжественно возвестила о нем милым подругам, подтвердила его в послании, переданном Кеюракой. А теперь… кто же ко мне, несчастной, привел без моего ведома этого искусителя Чандрапиду: злая судьба, или погубитель Манматха, или мои дурные деяния в прошлых рождениях, или проклятая смерть, или кто-то еще? А может быть, это он сам, хотя я и не знала его прежде, не видела, не представляла, никогда о нем не думала, нарочно пришел ко мне, чтобы надо мной посмеяться? Как только я на него взглянула, меня словно бы связали и бросили ему под ноги мои собственные чувства; Манматха словно бы заточил меня в клетку из своих стрел и отдал эту клетку ему; страсть словно бы сделала меня своей рабыней и подтолкнула в его сторону; сердце словно бы продало меня и получило себе в уплату его образ». «Не хочу иметь дело с таким наглецом», — решила она, но едва только так подумала, как Чандрапида из глубины ее похолодевшего сердца словно бы высмеял ее решение: «Если не хочешь иметь со мною дела, я сам уйду отсюда, притворщица». Жизнь затрепетала в ее горле, как бы испрашивая разрешения покинуть ее, как только она надумает оставить Чандрапиду. Слезы выступили у нее на ресницах, как бы советуя: «Безрассудная, омой свои глаза, еще раз взгляни на него: такой ли он человек, чтобы от него отказаться?» Бог любви пригрозил ей: «Я избавлю тебя от твоей гордыни вместе с твоей жизнью». И тогда ее сердце вновь устремилось к Чандрапиде.