Бана - Кадамбари

Затем, когда диск благого солнца, владыки жизни растений, верховного правителя трех миров, стал багровым, как если бы сердце его запылало страстью к лотосам; когда понемногу заалел небосвод, словно бы от женских взглядов, разгоревшихся в гневе на замешкавшийся день; когда солнце с семью конями его колесницы, зелеными, как голуби харита, утратило свой блеск; когда лужайки цветов сделались бледно-желтыми и лепестки цветочных бутонов сомкнулись, опечаленные разлукой с солнцем; когда расцвели белым цветением купы ночных лотосов; когда горизонт стал красным; когда сгустилась вечерняя мгла; когда мало-помалу скрылось из виду благое солнце и его лучи вспыхнули в последний раз, словно бы в надежде на новое свидание с красотою дня; когда мир смертных пронизало сияние вечерней зари, словно бы прихлынул океан страсти, переполнившей сердце Кадамбари; когда разостлалась повсюду тьма, черная, как молодые деревья тамала, и, словно дым от тысяч сердец, сожженных в пламени бога любви, вызвала слезы на глазах женщин; когда в небе зажглись мириады звезд, похожих на брызги воды, бьющей из хоботов слонов — хранителей мира; когда наступило то время суток, которое делает все вокруг недоступным зрению, — тогда Кадамбари спустилась с крыши дворца, а Чандрапида — с вершины искусственной горки.

Спустя недолгое время, радуя взоры смертных, источая нектар лучей, который с благоговением пьют ночные лотосы, взошел благой месяц. Он словно бы очистил от гнева потемневшие лики божеств сторон света, но пощадил, обойдя стороной, дневные лотосы, оцепеневшие в страхе при его приближении. Он словно бы нес в виде пятна на груди ночь — свою возлюбленную. Он светился розовым светом, словно бы к нему пристал лак с ноги его жены Рохини, ударившей его в любовной ссоре. Он словно бы шел на свидание с небесной твердью, закутавшейся в темные одежды. Он, сам влюбленный, словно бы хотел поделиться своей любовью-милостью со всем миром.

И когда взошел месяц — царский зонт бога любви с цветочным луком, верный супруг ночных лотосов, драгоценный бриллиант в ушах ночи — и излил свое белое сияние на весь мир, так что тот показался вырезанным из слоновой кости, Чандрапида присел на плиту из жемчуга, указанную ему служанками Кадамбари. Она лежала на берегу дворцового пруда, который словно бы состоял из одних лотосов и весь был залит лунным светом, к которому вели мраморные ступени, омытые внизу водой и белые, как нектар, над которым от волн, будто от опахал, веял нежный ветерок и на глади которого спали парами гуси и кричали разлученные чакраваки, По краям жемчужной плиты, словно орнамент, лежали лепестки лотосов, по ней были разбросаны белые гроздья цветов синдхувары, она была чисто вымыта сандаловой водой и прохладна, как месяц. Но едва Чандрапида сел на нее, как явился Кеюрака и сообщил, что божественная Кадамбари идет повидать царевича.

Чандрапида поспешил встать ей навстречу. Она шла в сопровождении лишь нескольких подруг, сняв с себя все знаки царского достоинства и оставив себе как украшение лишь одну жемчужную нить, будто обычная женщина. Ее стройное тело было омыто чистой сандаловой водой и светилось белым блеском; в одном ее ухе висела серьга из слоновой кости, в другом трепетал лепесток лотоса, нежный, как серп молодой луны; на ней было белое, как лунный свет, шелковое платье, словно бы подаренное ей Древом желаний, и она казалась в таком наряде земным воплощением богини восхода луны. Опираясь на руку Мадалекхи, Кадамбари подошла к Чандрапиде и, не скрывая всей силы своей приязни к нему, села у его ног, как простая служанка. Чандрапида тоже опустился рядом с нею на землю и не вставал с нее, хотя Мадалекха несколько раз просила его подняться на плиту. Подождав немного, пока все расселись, Чандрапида сказал: «Царевна, для твоего слуги, который счастлив одним твоим взглядом, излишни иные милости: твои слова или тем более твой приход. Сколько ни думаю, поистине, не вижу за собой и малейшей заслуги, которой я был бы обязан великой чести видеть тебя. Только по своей доброте, благородству, чуждому всякой гордыни, и великодушию ты так благоволишь к своему новому слуге. Ведь не считаешь же ты меня, царевна, невежей, которому дороги одни только почести? Я счастлив, как может быть счастлив слуга, которым ты повелеваешь. А слуга не заслуживает награды за то, что исполняет приказы. Тело его принадлежит господину, а жизнь не стоит и сухой былинки. Поэтому мне совестно даже пытаться как-то отблагодарить тебя за милость твоего прихода. Однако вот я сам, вот мое тело, вот моя жизнь, вот мои чувства! Возьми, что пожелаешь, и этим ты уготовишь мне великую участь». Прервав его, Мадалекха сказала с улыбкой: «Довольно, царевич! Моей подруге Кадамбари лишь досаждают все эти церемонии. К чему так много говорить? Она все понимает без слов. Своей велеречивостью ты можешь лишь возбудить сомнение в своих чувствах».

Затем, отвечая на расспросы Кадамбари, Чандрапида вновь подробно рассказал о царе Тарапиде, о царице Виласавати, о благородном Шуканасе, о том, каков город Удджайини, как далеко он расположен, что представляет собой страна бхаратов и как прекрасен мир смертных. И, проведя в подобного рода беседе немало времени, Кадамбари удалилась, приказав Кеюраке и другим слугам остаться на ночь с Чандрапидой. Сама же она поднялась на верхнюю террасу дворца и там возлегла на кушетку, застланную белым шелковым покрывалом. Чандрапида тоже лег на свое каменное ложе и, в то время как Кеюрака поглаживал ему ноги, размышлял о скромности, удивительной красоте и благородстве характера Кадамбари, о бескорыстном дружелюбии Махашветы, о высоких добродетелях Мадалекхи, о многих достоинствах слуг Кадамбари, о великолепии царства гандхарвов, о прелести страны Кинпуруши. И эта ночь промелькнула для него как одно мгновение.

Спустя какое-то время месяц, словно бы утомившись неусыпным любованием красотой Кадамбари, поблек и опустился за прохладную под порывами морского ветра кромку лесов из деревьев тала, тамали, тали и кадали на берегу Западного океана. Лунный свет будто пожухнул от жарких вздохов женщин, расстроенных предстоящей разлукой с любимыми. Лакшми, охладив свою страсть к Чандрапиде свежестью ночных лотосов, возлегла на ложе из дневных лотосов. И вот в конце ночи, когда свет лампад во дворце стал бледным, как будто они ослабли от ударов, которыми пытались потушить их стыдливые любовники, хлопая их лотосами, снятыми с женских ушей; когда задул утренний ветерок, благоухающий ароматом цветов и словно бы доносящий вздохи бога любви, уставшего от непрестанного натягивания своего лука; когда звезды, потускневшие на ранней заре, словно бы в страхе скрылись в зарослях лиан на горе Мандаре; когда медленно поднялся красный круг солнца, который словно бы пропитался жаром сердец чакравак, всю ночь грезивших о предстоящем свидании, — Чандрапида встал с каменного ложа, ополоснул свое лицо-лотос, исполнил обряд почитания утренней зари и, взяв в рот бетель, сказал Кеюраке: «Кеюрака, пойди посмотри, проснулась ли царевна Кадамбари и где она сейчас». Кеюрака ушел, а вернувшись, сообщил царевичу, что Кадамбари с Махашветой находятся в мраморном павильоне парка, расположенного подле дворца Мандары. И Чандрапида, мечтая вновь встретиться с дочерью царя гандхарвов, тотчас же туда направился.