Энтони Берджесс - 1985

— Желтое в знак ислама, — откликнулся Бев. — Вы как будто заинтересовались. Подумывали сами вступить?

— Мой милый мальчик, в моем-то возрасте? С моим артритом? Кстати, сколько вам лет?

— Тридцать восемь будет в феврале.

— Подумайте об этом. Говорят, им нужны инструкторы, только вот один Бог знает в чем. В ремеслах, наверное. Черный Тревор был строителем. «Я в инженерных войсках», — заявил он, разумеется, гордо. Звучит гораздо лучше, чем носильщик корыта для кирпичей третьего разряда, или кем он там был. Возможно, им и курсы истории нужны. Вы ведь историю преподавали, да? Подождите… — Из кармана потрепанного костюма цвета черного хлеба он достал мятый экземпляр «Свободных британцев». — Все кругом это читают, — сказал он. — Больше читать нечего. Насколько я понимаю, радио- и телепрограммы тоже прикончили. Впечатляющие люди. Где-то тут найдете адреса и номера телефонов. В настоящий момент телефоны, конечно, не работают. Поезда пустили как раз к нашей поездке сюда. Ну и сволочной же бардак.

— У вас деньги есть? — спросил Бев.

Рейнолдс посмотрел на него строго:

— Не здесь. Тут в туалет без эскорта ходить не запрещено?

В туалете Рейнолдс протянул Беву три десятифунтовые банкноты.

— Одно маленькое преступление, которое осталось необнаруженным. Даже мерзавцы из полиции при обыске не нашли заначку. Они вообще редко в носки заглядывают. Что до хирургического носка, в этом преступлении я, пожалуй, раскаиваюсь. Старушка выходила из банка. Однако это те свиньи нас до такого довели. Жаль, что у меня больше нет. Долго вы на это не протянете.

Итак, с дерзкой уверенностью, ровно в девять Бев подошел к кабинету мистера Петтигрю. День-другой он с голоду не умрет. И надо подумать, не податься ли к «Свободным британцам».

— Нет, — сказал он, не дав Петтигрю даже рта открыть. — Не подпишу.

Кабинетик Петтигрю немного напоминал комнату для бесед при пресвитерианской церкви, хотя тут не витал затхлый запах нестираных сутан и на стене не висело распятие.

— Иногда даруется особое разрешение. Мы будем очень рады, если вы пройдете курс еще раз. Мисс Коттон вам поможет. Она как будто искренне привязана…

— Нет.

— Ладно, — сказал Петтигрю, вставая, как для покаянного богослужения. — Я должен произнести светский эквивалент анафемы. Все возможное для вас было сделано. Сегодня утром на весах в ванной я заметил, что потерял несколько гектограммов. У меня пропадает аппетит. Никогда не встречал такого мучительного упрямства.

— Мне полагается путевой лист?

— Обратитесь к мисс Лоренц, ко мне это не относится. Забирайте свой путевой лист и уходите. И не показывайтесь мне больше на глаза. Вы — изъян в системе, порча. Не заблуждайтесь, смерть скоро за вами придет. Вы отрезали себя от кроветока общества и должны отпасть, как кусок вонючей гангренозной плоти. Я отсюда чувствую вашу гнилостность. Убирайтесь, вы, кусок мертвечины!

— Вы безумны, Петтигрю, — сказал Бев. — Вы предвещаете мой конец, так позвольте мне предсказать конец ваш и конец, который вы и иже с вами породили…

— Убирайтесь! Сейчас же! Немедленно! Не то я прикажу вас вышвырнуть…

— Однажды у вас на пути станет реальность, Петтигрю. Реальность того, что нет больше товаров, чтобы их потреблять, горючего, чтобы его сжигать, денег для инфляции. Реальность того, что способность мыслить здраво вернулась к самим рабочим, которые в глубине души знают, что вечно так продолжаться не может. Или это будет реальность захватчика, чье безумие окажется посильней вашего фанатизма. Если мне суждено умереть, я скажу: да будет так. Но если вы верите, что смерть есть жизнь…

— Чарли! — громко позвал Петтигрю. — Фил, Арнольд!

Его крик был излишним, поскольку палец уже нажимал кнопку на пустом письменном столе.

— Ага, — улыбнулся Бев, — громилы идут. Я закончил, Петтигрю. Я ухожу.

— Да, закончили. Да, да, с вами покончено, покончено! Вот какой вы, с вами покончено раз и навсегда!

На пороге Бев столкнулся с громилами. Чарли кивнул ему без злобы.

— Все еще не подписали? — спросил он.

— Пока нет, — отозвался Бев. — Но вы как будто нужны мистеру Петтигрю. Небольшой приступ истерии. — И он убежал за своим путевым листом.

Покинув территорию Кроуфорд-Мэнор, он глубоко вдохнул свободный январский воздух. Шагал он бодро и скоро вышел к «Бейтменсу», старому дому Киплинга, ныне компьютерному. Кто-то тут помнил поэта, поскольку у калитки красовался щитовой плакат, надпись на нем гласила:

«Ах! Томми такой, да Томми сякой, да убирайся вон!»

Но сразу:

«Здрасти, мистер Аткинс, когда слыхать литавров звон» [29] Р. Киплинг . Томми Аткинс. Пер. В. Бетаки. .

Бев пошел дальше, в деревню Беруош, поскольку ему нужен был автобус, чтобы попасть на станцию в Этчингеме. Ждать ближайшего автобуса оставалось еще три часа. Он голосовал проходящим машинам, которых, учитывая цену на бензин, было немного. Наконец, остановился зеленый «Спивэк». Из окошка высунулся исхудалый мужчина:

— Куда?

— Ну, в Лондон.

— Куда в Лондоне?

— Куда угодно.

Бев сообразил, что, честно говоря, не знает куда. В Ислингтон рано или поздно, но не сейчас.

— Запрыгивай.

— Спасибо.

Исхудалый вел умело, а вот его этническую принадлежность определить было непросто. Армянин? Грек? Какой-то неведомый народ с севера Индии? Но вопросы как раз задавал он:

— Из тех диссидентов, кого лечат в Мэнор?

— Верно. Все еще диссидент.

— Ремесло? Профессия?

— Оператор кондитерского конвейера. А до того школьный учитель.

Какое-то время исхудалый это переваривал.

— Вам не нравится, как обстоят дела, — сказал он наконец. — Ну, так вы не единственный. Все должно измениться и изменится. — И акцент его определить было трудно. Слова он выговаривал по-патрициански четко, но округлые иностранные «о» могли быть откуда угодно. — Я так думаю. Скоро увидите. Ужасные перемены, страшные.

— А у вас какое ремесло? — спросил Бев. — Или, разумеется, профессия?

— Я в «Стой-Строителях», — ответил тот. — Мы специализируемся на мечетях. Я строил мечети по всему миру. Я строил ту, что на виа делла Консилацьоне в Риме. Бывали в Риме?

— К несчастью, я никогда не мог себе позволить путешествовать.

— В Рим ехать не стоит. Не сейчас. Там ясно видно, что такое настоящее банкротство. А сейчас у меня контракт на Грейт-Смит-стрит.

— А, Масджид-уль-Харам.

— Вы говорите по-арабски?

— Ла. Ма Хийа джинсияатук?

Исхудалый хмыкнул:

— Сначала вы сказали «нет», потом спросили, откуда я. Называйте меня исламистом, не более того. Ислам — это страна, в той же мере, что и ваша ОКния. Идеи и верования — вот на чем строятся страны. Великая разница между исламом и материалистическими синдикалистскими государствами — это разница между Богом и бутылкой пива. Вас это шокирует?