Мирослав Крлежа - Избранное

Это, с одной стороны. Однако существовало и другое обстоятельство, которое усугубляло душевную драму Славко. Этот молодой и здоровый парень двадцати четырех лет был без памяти влюблен в некую прелестную особу и страстно желал жениться на ней честь по чести и заняться правом, а духовную семинарию вместе со святой мессой и всем прочим послать ко всем чертям. Как видите, эта сторона вопроса была не менее веской, чем первая. Но решительный шаг был сделан: Славко поступил в духовную семинарию; а так как первый компромисс неизбежно влечет за собой цепь новых, юноша оказался в тупике, из которого нет выхода.

Старики Тичеки и слышать не хотели о любви своего сына, и вокруг романа Славки разгорелась жестокая борьба, трагически закончившаяся для него сегодня перед алтарем неопровержимой победой родителей.

Однако из всей публики, присутствующей сегодня в церкви, пожалуй, только ученик шестого класса Мишо Навала, сын крестного отца погибшей от дифтерии Зорицы, Петра Навала, почетного хранителя королевской печати в королевском суде, болезненно остро переживал «беспримерное, варварское, принципиально постыдное» значение того поражения, которое сегодня потерпела «свободная мысль».

Этот Мишо Навала, ярый атеист, прославился в гимназии тем, что ему приписывали авторство фельетонов, которые будто бы удостоились чести получить одобрительный отзыв прогрессивного журналиста, назвавшего их феноменальными, потому что в них-де нашли выражение идеи левого либерализма: этот самый Мишо Навала стоял подле Ивицы Тичека по левую сторону алтаря, изображая со своим другом в этом занимательном спектакле врата адовы. По существу, они представляли собой левое крыло оппозиции этой святой мессы.

Мишо сыграл важную роль в любовной истории Славко, неожиданно для себя самого оказавшись тем традиционным персонажем, который живет в одном доме с предметом поклонения и служит исправным почтальоном на протяжении всех перипетий романа. Во всем, что касалось отношений Славки и Мицики, Мишо придерживался отчаянно непримиримых взглядов.

Якобинец Ивица стоял за то, чтобы Славко женился, и без промедления, ибо каждое существо мужского пола имеет право выбрать себе подругу по высшему и неподвластному людям закону селекции.

— Честное слово, смешно! Эта проблема не стоит выеденного яйца! Бросить! Единственный выход — бросить к черту все эти дела! Выбраться из этого мерзкого омута лжи! Поступай на службу в любую канцелярию! В учреждение! Место найдешь! Смешно, честное слово! В конце концов, на железной дороге всегда требуются рабочие руки. И нечего распускать нюни!

— Вот именно! Нечего! Как с физической, так и с метафизической стороны все очевидно! С обеих сторон! — выходил из себя атеист Мишо, которому было ясно как день, что бога нет, а раз так, не нужны и попы, но уж коль скоро они существуют, пусть обзаводятся женами, как все прочие священнослужители, исповедующие другую веру, да небось и сам святой папа римский…

Кроме того, любовь свободна, к чему здесь долгие разглагольствования? Неужели еще не доказано, что любовь свободна!

— Да, вы правы, друзья, — пробовал защищаться подавленный и несчастный Славко. — Все эти терзания напрасны. Но вдруг мать и правда умрет с горя? Что тогда? Тогда вы тоже будете говорить, что все мои сомнения — ерунда? До самой смерти я мучился бы тем, что свел в могилу родную мать.

Еще на первой, решающей стадии борьбы добрая набожная католичка Цецилия Тичек набрела на мысль об угрозе; она верно оценила преимущества, которые ей могла бы предоставить роль сумасшедшей, и не замедлила воспользоваться этой идеей, объявив домочадцам, что дала священный обет покончить с собой в тот самый миг, когда Алоиз снимет рясу.

Нет, она не допустит, чтобы ее первенец таскался за женщинами! Она обещала его господу богу, когда Алоиз еще на свет не родился! Дитя было в ее утробе, когда Цецилия поклялась отдать благословенный плод господу богу, если ребенок окажется мужского пола. Ее опекун, тезка покойного отца, Святой Игнаций отречется от нее, если она не исполнит обета! И так уже в последний раз Богоматерь Лурдская не спускала с нее укоризненного взгляда! А святой Алоиз (тот, что стоит дома на комоде), он не улыбается больше Цецилии! Напрасно покупает она лилии и незабудки и украшает цветами своего гипсового покровителя. Он оставил ее своими милостями. Неисчислимые беды грозят ей, если Славко собьется с пути! И это в наш век называется благодарностью!..

Домашний конфликт между тем дошел до такого накала, что однажды Ивица схватил гипсового святого Алоиза и святотатственно трахнул его об пол, желая доказать таким образом, что бога нет, а Славко кричал, что, пусть хоть земля разверзнется, он этой же осенью женится на Мицике. Вот тут-то мать Цецилия и выложила свои козыри. Она стала с горящей свечой ходить по ночам на кладбище и причитать по своему дитяти, которое якобы покоится под сырой землей.

— Умер мой первенец! Да будет мир его душе!

Как-то ночью Цецилию нашли на железнодорожном мосту, где она лежала без чувств от страха, так и не отважившись броситься в воду или под поезд.

— С какой это стати ей помирать! Старая лиса врет и интригует! Все ее фокусы — сплошное притворство! Ну а если ей не терпится — на здоровье! Вперед идут через трупы! Неужели из-за капризов этой старой мумии ты позволишь согнуть себя в дугу? Ты тряпка! Жалкий трус!

Все это изливали на голову злосчастного семинариста последователи Ницше и Штирнера [3] Штирнер Макс (псевдоним Иоганна Каспара Шмидта, 1806—1856) — немецкий философ-левогегельянец, теоретик анархизма. Основные его произведения Маркс и Энгельс подвергли резкой критике. Ивица и Мишо, проводя бессонные ночи в длинных и бесполезных пререканиях в пору, когда борьба достигла своего апогея.

— Вот так-то! Здесь не о чем раздумывать! Надо действовать! Действовать! Действовать! В этом твое единственное спасение, — исступленно требовал фанатик Мишо, подстрекая Славко к решительным поступкам.

Между тем измученный вконец Славко не знал, куда податься. Его энергии хватало лишь на беспомощное копание в себе.

— Имею ли я право, однако, заходить так далеко? Как вы считаете?

— Что за вопрос? Человек свободен! Он смеет все!

— Да! Я знаю. Конечно, человек свободен. Это ясно. Но мне жаль старуху. Ведь она погибнет с горя!

— Ах, вот как! Блажь вздорной бабы — это для тебя аргумент? Тебе ее жалко? А Мицика, ее страдания? Где же логика? Известно ли тебе, что Мицика рыдала вчера весь вечер и грозилась выброситься со второго этажа? (Надо отдать справедливость, что информация Мишо всегда отличалась безукоризненной точностью; выполняя в романе Славко функции почтового отделения, он был поверенным всех тайн героев и преданным рыцарем Мицики, в которую и сам был немного влюблен, но, свидетель бог, как истый трубадур!)