Мирослав Крлежа - Избранное

Посвященный первослужитель — центральная фигура пышного праздника — сидел на почетном месте, в середине подковообразного стола, между своим наставником доктором Карлом Гробачевичем и пресвитером церкви Блаженной Девы Марии, доктором Анджелко Гринтавцом.

Комната, где происходила трапеза, была заранее освобождена от лишней мебели, и все же в ней нельзя было сделать больше пяти шагов. Убогое помещение носило на себе печать трехдневного упорного труда, благодаря самоотверженности которого отсюда были удалены грязные, изодранные диваны и ветхая супружеская кровать, а полы, стены и потолок вымыты и выскоблены. Весь скарб был заблаговременно вынесен. Пощадили лишь картины на божественные сюжеты, вышитые на розовом шелку, музыкальную шкатулку, которая играла, когда ее заводили, огромный портрет усопшего престолонаследника царевича Рудольфа и массивное распятие. Черное распятие на фоне зеленой стены в неровном свете керосиновой лампы выглядело зловещим крестом, начертанным углем прямо на штукатурке, как роковой символ всего происходящего.

Столы ломились от дичи, студня, рыбы и бакарской водицы (самого лучшего качества, что по два форинта); лица гостей побагровели, скатерти были залиты вином. Воздух, казалось, пропитался кислым духом, исходившим от свежевымытого деревянного пола, в ушах шумело от беспорядочного гама веселых голосов; соседи со всего дома с любопытством прислушивались к нестройным звукам праздника:

— Боже мой, сегодня у Тичеков горят три лампы!

— Смотрите, вон ту тридцатилинейную красавицу Тичеки взяли у меня, а на праздник не пригласили, бессовестные!

— Тичекова хвалилась, что к ним пожалует сам епископ, а вышло — фига к ним приехала, а не епископ!

В полумраке смрадного, сырого коридора томились озлобленные женщины, словно облезлые кошки, то и дело бесшумно подкрадываясь к окнам своих соседей и шипя ядовитым дегтем злословия, который сами собой источают человеческие уста.

Как только закончилась месса, Ивица Тичек пробрался к Софии и сел подле нее. К ним присоединился Мишо; речь, конечно, тотчас зашла о литературе. Да и могли ли они найти предмет более интересный? Разговор вертелся вокруг Платена [7] Платен (фон Платен-Геллермюнде), Август (1796—1835), немецкий поэт-романтик, позднее неоклассик. , автора «Стеклянных башмаков», друга Уланда [8] Уланд, Людвиг (1787—1862), немецкий поэт-романтик, автор баллад и романсов на сюжеты народных и рыцарских средневековых легенд. и Гете, когда ни с того ни с сего кадет Макс, посаженный по другую сторону стола и весьма раздосадованный этим обстоятельством, с пресерьезной миной заявил, что греческий философ Платон — он был уверен, что речь идет именно о нем, — прежде всего примерный солдат, а уж потом философ.

— Боюсь, что вы понятия не имеете о том, кто такой Платен! Граф Август Платен-Геллермюнде ничего общего не имеет с Платоном! Да где вам! В кадетской школе вовсе не требуются такого рода познания! Это был немецкий поэт! Понимаете? Поэт! В ранней юности он действительно был кадетом, но потом забросил к дьяволу свой мундир и взял в руки перо! Зарубите это себе на носу! Платен, а не Платон, дорогой мой! — выходил из себя Мишо, задетый за живое словами о том, что Платон был хорошим солдатом.

Кадета Максимилиана, прибывшего на праздник в полной форме Императорского и Королевского пехотного полка № 1 Его Величества Франца-Иосифа, возмутил наставительный тон гимназиста.

— Я полагаю, это совершенно безразлично! Подумаешь, Платон или Платен! Все это пустые литературные глупости штатских! Много важнее, решат ли европейские главнокомандующие ввести в армии калибр семь и пять десятых, или семь и восемь десятых! Это действительно имеет значение! Все остальное — чепуха!

— Дурак! — обрушился Ивица на своего брата-кадета. — Продолжай, Мишо, ну что ты связался с болваном? Ты, кажется, хотел что-то сказать?

— Нет, мы еще не квиты, — отрезал Мишо, решительно избравший европейскую почву для спора, потому что был не в силах снести солдафонскую бестактность о Платоне, якобы отличном воине, и заявление о том, что вопрос о калибре оружия важнее литературных проблем.

— Прошу прощения, молодой человек, но вы глубоко неправы, абсолютно неправы! Вы, по-видимому, исходите из предпосылки, что война в человеческом обществе — единственное положительное явление. Вас ничего не интересует, кроме войны. Вот ваше, с позволения сказать, образование. Но я вас спрашиваю: какая может быть война? Войной и не пахнет! Сегодня Европа интернациональна. Почта, телеграф, валюта, кабели, корабли, рельсы, культура, литература — все это интернационально! Для всех европейцев поголовно это стало азбучной истиной! Но, видать, вашей кадетской школе, а также и вам, молодой человек, эти идеи пока неведомы!

— Смешно! Хотел бы я знать, во-первых, с какой стати вы называете меня «молодым человеком»? По чину я старше вас! А потом, меня всегда раздражает самомнение штатских, воображающих, что они половниками черпали из источника мудрости! А между тем вы-то и блуждаете в темноте! Солдат для вас — всего-навсего бессловесная тварь; а знаете ли вы, господа штатские, что если бы не существовало казарм, не было бы и церкви? Без церкви не было бы бога! Но представить себе порядки, закон и мораль без бога — немыслимо! Бог и казарма! Шнейдер, Путилов, Крупп, Шкода — вот все достояние человечества. Досужие фантазии об интернационализме и антимилитаризме, почерпнутые в кафе, ломаного гроша не стоят по сравнению с винтовкой типа Манлихер! Смешно! Мы тоже следим за политическими новостями! Интересуемся культурой. Недаром только те государства, которые располагали мощной армией, имели высокую культуру! За примерами ходить недалеко: Египет! Карфаген! Афины! Спарта! Рим! Стокгольм Карла XII! Лондон! Париж! Берлин! Кто, скажите мне, слышал о Пруссии, пока на престол не взошел Фридрих Великий со своими гренадерами? Ну-с? Что вы имеете возразить?

— Но, позвольте, от афинских казарм не осталось и следа, а Парфенон [9] Парфенон — храм в Афинах, в честь богини Афины — девы (Парфенос), построен в 5 в. до н. э., — высшее достижение древнегреческой классической архитектуры. и по сей день незыблем. Кстати, господин кадет, мне было бы крайне любопытно узнать, какой Парфенон собираетесь вы защищать своей паршивой винтовкой? Надеюсь, мой вопрос не поставил вас в тупик?

— А чем хорваты хуже любой другой нации Европы? Может, вы станете утверждать, что мы ниже других по уровню развития? Не забудьте: наша королевская династия существует четыре века!

— Простите, я спрашиваю вас не о династии! Я спрашиваю вас о Парфеноне!

— Оставь этого идиота, прошу тебя! Он понятия не имеет, что такое Парфенон! — вмешался в разговор Ивица, отчаянно жестикулируя. — Идиот!