Анхель Аранго - Кубинский рассказ XX века

Полицейская машина рванулась вперед и встала сзади вплотную к «форду».

— Что там еще? — спросил капрал у шофера.

— Гони вовсю, капрал. Иначе мы их упустим.

Капрал не ответил. Он сытно пообедал и теперь курил дорогую сигару. Настроение у него было прекрасное.

Зеленый свет. Полицейская машина тронулась первой. Антонио поехал следом. Заворачивая на Двадцать третью улицу, он в зеркальце увидел сзади Йойи. В эту минуту четвертый пакет стал сползать вниз. Йойи пытался удержать его, но тщетно — пакет упал на тротуар и рассыпался.

Газетные листы разлетелись, покрыли тротуар и мостовую. Издалека бросились в глаза два крупных слова, набранные жирным шрифтом: ЗАБАСТОВКА, а ниже — УБИЙЦЫ.

Йойи с тремя пакетами зашагал к Двадцать пятой улице. Пешеходы, ждавшие автобуса на углу Двадцатой и и Двадцать третьей, смотрели на газеты с крупными заголовками. Какая-то женщина стала нервно ходить взад-вперед. Мужчина перешел на другой угол. Все молчали. Йойи свернул на Двадцать пятую улицу и скрылся.

В девятом полицейском участке Антонио предъявил сержанту удостоверение личности и водительские права.

— Машина не на ваше имя.

— Знаю, — сказал Антонио.

— Кто это Мария Руис?

— Моя тетя.

— Вот она и получит машину, когда оформит новый номер.

Сержант вернул Антонио документы.

— Что теперь?

— Можете идти.

Антонио был уже у порога, когда его окликнули из глубины помещения:

— Постойте!

Дежурный с автоматом загородил ему дорогу. Антонио обернулся. Перед ним стоял человек в белых брюках и цветастой рубашке навыпуск.

— Я тебя знаю.

На поясе у полицейского висел парабеллум. У Антонио снова заныло под ложечкой.

— Ты Эрнесто Суарес, не так ли?

— Нет, сеньор.

— Как это нет? Что же я — вру?

— Нет, не врете.

— Скажи-ка, Рамон, я люблю врать?

— Нет, лейтенант.

— Может быть, ты, Кандела, знаешь, что я враль?

— Нет, сеньор.

— Видишь, Эрнестико, я не вру.

— Совершенно верно, лейтенант.

— Откуда ты знаешь, что я лейтенант?

— Ваши подчиненные так вас называли.

— Ты Эрнесто Суарес?

Антонио расстегнул карман рубашки и вынул удостоверение.

— Смотрите, лейтенант, кто я.

Человек в цветастой рубашке долго изучал документ и наконец обратился к сержанту:

— У него все в порядке?

— Номер просрочен, — ответил сержант.

— Ладно, можешь идти, Эрнесто… раз ты не Эрнесто.

Он похлопал Антонио по плечу.

— Жаль, ты можешь выдержать хорошую порку.

— Весьма сожалею, лейтенант.

Лейтенант засмеялся и, подтягивая штаны, сползшие под тяжестью оружия, направился к бачку с водой.

Антонио вышел из участка, довольный, что все обошлось, но расстроенный, что отобрали машину. Он очень устал.

Он пошел к Бланке, ее телефон не прослушивался. Позвонил в разные места. Узнал, что Йойи взял такси и благополучно добрался до места. Газеты были спасены.

На Бланку, молодую и хорошенькую, было приятно смотреть. Она угостила его лимонадом, и Антонио запил им аспирин, сидя у дверей на сквозняке.

Когда стемнело, он ушел. Доехал на автобусе до рынка, в закусочной съел китайскую похлебку, умяв изрядное количество хлеба. Перейдя улицу, вошел в ночлежку дня одиноких мужчин и заплатил двадцать пять сентаво за койку. Антонио лег не раздеваясь, чтобы не украли одежду. И проспал целых двенадцать часов — история с машиной измотала его вконец.

Перевела М. Абезгауз.

Сейчас, когда я все это рассказываю, ты, наверное, смотришь на меня и думаешь: нелегко тебе пришлось! И ты прав. Дьявольское тогда было время! Стоило сверкнуть молнии, и они открывали такую пальбу, что ее мог заглушить только грохот грома. Помнишь, как замертво падали крестьяне на полях, прямо возле плуга, и негр Паскасио уверял, будто это небо стреляет, а молнии несут с собой пули? И крестьяне верили его сказкам. Да, дьявольское было время!

Но я еще не рассказал тебе главного, не рассказал о том, что произошло тогда в доме моего брата. Ведь я был совсем не таким, каким ты меня знаешь теперь. Сейчас командир ставит меня в пример бойцам за то, что я храбро сражался, когда мы прочесывали овраги и ущелья, где прятались бандиты и началась вся эта заварушка. Помнишь, как мы столкнулись с ними нос к носу? В тот раз мы их уничтожили почти всех, но и нас осталось лишь двое. Канарио рассказал, как все было. Впрочем, не совсем все, потому что я знал гораздо больше его, но промолчал. У меня не хватило духу признаться. Теперь-то я знаю: смелость приходит не сразу. Этому тоже надо научиться. Но я не могу больше молчать, я хочу, чтобы ты знал правду о том, что произошло тогда в доме моего брата.

Все было совсем не так, как говорят об этом люди. В Гуанабано, я видел это собственными глазами, да и ты, наверное, тоже помнишь, бандиты повесили на дереве Хуана Хименеса и Панчо Круса только за то, что накануне они поили кофе и водой бойцов нашего батальона, захватившего Нандо Лиму. В ту самую ночь и произошло то, о чем я собираюсь тебе рассказать, хотя при одном воспоминании об этом мне хочется пустить себе пулю в лоб.

Не знаю, помнишь ли ты, что когда вы отправились вылавливать бандитов, то на всякий случай оставили нам три винтовки. Я тогда тебя не видел, да и ты меня тоже, но уверен, что ты был среди тех, кто пошел на облаву.

В тот вечер Рита, как обычно, занималась с нами, но не довела урок до конца, потому что нервы наши были на пределе. В девять часов мы погасили свет и улеглись. Они о чем-то разговаривали, а я лежал в холодном поту, не смея вымолвить слива, чтобы не обнаружить перед другими свой страх.

Должен признаться, что до тех пор я никогда в жизни не держал винтовки в руках и не убил ни одной птахи. Я был совсем не таким, каким ты меня знаешь теперь. Вот почему при одном только воспоминании о том, что тогда произошло, мне хочется пустить себе пулю в лоб.

Помню ту ночь до мельчайших подробностей, словно это случилось вчера. Особенно Риту и ее длинные, холеные ногти, которые невозможно забыть. Такие ногти бывают только у гаванок. Помню, Роза сказала, что было бы очень хорошо, если бы бандиты не пришли, и хотела зажечь свечу перед святой богородицей. Но Хуан не позволил ей этого сделать. Он считал, что если уж суждено, то они все равно придут и начнут обстрел. Хотя за несколько минут до того сам уверял: «Вот увидишь, жена, они не придут. Не придут!» Но я не сомневался, что они придут. Тико сказал, что, если они явятся, мы встретим их пулями, но мне показалось, что он просто хочет покрасоваться перед Ритой. Рита говорила, что ненавидит их за все, что они сделали. Роза волновалась за детей, и мой брат успокаивал ее. А я все думал о том, что не хочу умирать, что сражаться с ними — значит, идти на верную смерть, что Тико зря рисуется перед Ритой, и они наверняка придут. Постепенно все замолчали. В наступившей тишине мне стало еще страшнее от разных мыслей, холодный пот покрывал мое тело. Над головой Тико вспыхивала сигарета, и от сознания, что он не спит, мне было немного легче. Кровать, на которой лежали Роза и Хуан, заскрипела, и я не понимал, как они могут заниматься подобными делами в такую ночь. Рите, видно, тоже не спалось; она без конца ворочалась в постели. Я видел, как Тико хотел ее обнять, но она громко кашлянула, и он отстал.