Марсель Пруст - Сторона Германтов

— Кажется, вы знакомы с господином Эльстиром, — сказала мне герцогиня. — Он приятный человек.

— Он умен, — сказал герцог, — когда говоришь с ним, удивляешься, что живопись у него такая вульгарная.

— Не просто умен, он даже весьма остроумен, — заметила герцогиня с видом знатока, смакующего предмет разговора.

— Он, кажется, начинал ваш портрет, Ориана? — спросила принцесса Пармская.

— Да, в виде красного рака, — отозвалась герцогиня, — но бессмертной славы этот портрет ему не стяжает. Это ужас, Базен хотел его уничтожить.

Герцогиня Германтская часто произносила эту фразу. В других случаях ее оценка звучала иначе: «Я его живопись не люблю, но когда-то он написал с меня чудный портрет». Первое суждение предназначалось обычно тем, кто заговаривал с герцогиней о ее портрете, второе — тем, кто о нем не упоминал и кого она хотела известить о его существовании. Первое было продиктовано кокетством, второе — тщеславием.

— Ваш портрет — ужас? Но тогда это не портрет, а клевета: я-то едва умею держать кисть в руке, но кажется, если бы я взялась делать ваш портрет и просто изобразила то, что вижу, даже у меня получился бы шедевр, — простодушно воскликнула принцесса Пармская.

— Вероятно, он видит меня так, как я сама себя вижу, и не находит во мне ничего привлекательного, — пояснила герцогиня, обведя окружающих взглядом, меланхолическим, скромным и ласковым, то есть таким, чтобы как можно больше, по ее разумению, отличаться от образа, созданного Эльстиром.

— Наверно, госпоже де Галлардон этот портрет по вкусу, — заметил герцог.

— Потому что она не разбирается в живописи? — спросила принцесса Пармская, знавшая, что герцогиня Германтская бесконечно презирает свою кузину. — Но она очень добрая, не правда ли? — На лице у герцога изобразилось глубокое изумление.

— Помилуйте, Базен, вы что, не видите, принцесса над вами смеется (принцесса и не думала смеяться). Она не хуже вас знает, что Галлардонша — старая злыдня, — подхватила герцогиня Германтская, чей лексикон, обыкновенно не выходивший за пределы всех этих старинных словечек, был смачным, как те кушанья, которые мы обнаруживаем в восхитительных книгах Пампий [325] Пампий — псевдоним Марты Аллар, дальней родственницы, а затем жены Леона Доде; она автор статей о гастрономии и моде, а также книги «Отменные французские кушанья: региональная кухня» (предположительно 1913 г. издания), цитату из которой перефразирует Пруст. , кушанья в наши дни столь редкостные, где студень, масло, сок, фрикадельки совершенно натуральные, без малейших примесей, а соль поступила прямиком с солончаков Бретани [326] … с солончаков Бретани … — В бретонском городе Геранд находятся солончаки, где с IX в. добывают поваренную соль. : по акценту, по выбору слов чувствовалось, что язык герцогини коренится не где-нибудь, а в Германте. Этим герцогиня существенно отличалась от своего племянника Сен-Лу, которым владели новые идеи и выражения; когда вас волнуют идеи Канта и ностальгия Бодлера, трудно писать на восхитительном французском языке Генриха IV, так что, в сущности, безукоризненный язык герцогини свидетельствовал о ее ограниченности, о том, что ее ум и сердце закрыты для всего нового. И в этом отношении остроумие герцогини Германтской тоже нравилось мне именно благодаря тому, чего в нем не было (и что как раз служило материалом для моих собственных размышлений), и тому, что сохранилось в нем благодаря этой самой ограниченности, — меня восхищала в нем пленительная мощь гибких тел, не тронутая ни усиленной работой мысли, ни нравственными поисками, ни нервными потрясениями. Ее мышление, сложившееся по сравнению с моим так давно, было для меня почти равноценно тому, что я различал в поведении стайки девушек на берегу моря. В герцогине Германтской, даром что правила любезности и почтение к духовным ценностям укротили ее и держали в повиновении, я провидел энергию и очарование бессердечной маленькой аристократки родом из окрестностей Комбре, которая еще в детстве скакала верхом, мучила кошек, выцарапывала глаза у кроликов, и пускай она теперь слыла образцом добродетели, но много лет назад вполне могла оказаться самой блистательной любовницей принца де Сагана — ведь она уже тогда была так же утонченно красива, как теперь. Вот только она неспособна была понять, что я искал в ней очарование имени Германт, а находил только самые крохи этого очарования, — следы ее родной провинции. Пожалуй, наши с ней отношения основывались на недоразумении, и это должно было стать ясно, как только вместо нее, полагавшей себя властительницей душ и умов, я принесу дань восхищения какой-нибудь другой женщине, столь же обыкновенной и наделенной таким же непроизвольным очарованием. Это недоразумение вполне естественно, оно всегда будет возникать между мечтательным юношей и светской дамой, но юношу оно глубоко волнует, ведь он еще не изучил возможностей собственного воображения и не получил своей доли неизбежных разочарований в людях, которые ему предстоит испытать точно так же, как в театре, в путешествиях и даже в любви.

По поводу спаржи Эльстира и той, что подали после цыпленка под грибным соусом, герцог Германтский объявил, что зеленую спаржу, выращенную на свежем воздухе и, по забавному выражению превосходного сочинителя, подписывающего свои опусы именем Э. де Клермон-Тоннер [327] …сочинителя, подписывающего свои опусы именем Э. де Клермон-Тоннер … — Писательница Элизабет де Грамон, герцогиня де Клермон-Тоннер (1875–1954), была приятельницей Пруста, написала о нем две книги после его смерти; она в самом деле пишет о спарже в книге «Альманах французских деликатесов» (1920), опубликованной под именем Элизабет де Грамон. В 1921 г. Пруст преподнес ей издание второй части «Германтов» с дарственной надписью: «Ее светлости герцогине де Клермон-Тоннер, которая найдет на с. 172, кажется, ссылку на свое описание спаржи. Ваш почтительный и признательный поклонник Марсель Пруст». , «не такую несгибаемо твердую, как ее сестры», следует есть с яйцами; г-н де Бреоте отозвался: «Что нравится одним, не нравится другим, и наоборот. В провинции Кантон, в Китае, самым изысканным угощением считаются совершенно протухшие яйца ортоланов». Г-н де Бреоте, автор исследования о мормонах, напечатанного в «Ревю де Дё Монд», посещал только самые аристократические дома, а из них только те, что слыли более или менее интеллектуальными. Так что если он бывал у дамы, во всяком случае если посещал ее достаточно усердно, все понимали, что эта дама — хозяйка салона. Он утверждал, что ненавидит светскую жизнь, и уверял каждую герцогиню в отдельности, что ищет ее общества лишь ради ее ума и красоты. И все они ему верили. Всякий раз, когда скрепя сердце он смиренно отправлялся на большой прием к принцессе Пармской, он призывал всех этих дам последовать его примеру, чтобы его поддержать, и всегда оказывался в кругу родных душ. Он хотел, чтобы его репутация интеллектуала заставляла забыть о его принадлежности к высшему свету, и, пользуясь кое-какими правилами остроумных Германтов, в разгар сезона балов отправлялся с изысканными дамами в ученые экспедиции, а когда какой-нибудь сноб, еще не завоевавший себе положения в обществе, начинал всюду бывать, с ожесточенным упорством избегал знакомства с этим человеком и не желал его замечать. Снобов он ненавидел в силу собственного снобизма, но умел внушить простодушным людям, то есть вообще всем, что снобизм ему чужд.