Марсель Пруст - Сторона Германтов

— Бабаль всегда все знает! — воскликнула герцогиня Германтская. — Какая прелестная страна, обитатели которой желают быть уверенными, что лавочник продаст им по-настоящему тухлые яйца, яйца года кометы. Так и вижу, как макаю в такое яйцо ломтик хлеба с маслом. Должна сказать, что у тети Мадлен (то есть у г-жи де Вильпаризи) иной раз подают несвежую еду, даже яйца. — Тут г-жа д’Арпажон охнула. — Будет вам, Фили, вы знаете это не хуже меня. Бывает, что в яйце уже цыпленок сидит. Ума не приложу, как они там выживают. Получается не омлет, а курятник, спасибо, хоть в меню это не обозначено. Хорошо, что вы не приехали на позавчерашний обед, подавали камбалу с карболовой кислотой! Не угощение, а инфекционное отделение. Преданность Норпуа воистину доходит до героизма: он взял добавку!

— Вы были, по-моему, на том обеде, где она предъявила обществу господина Блоха (желая, возможно, придать еврейской фамилии как можно более иностранный акцент, герцог Германтский произнес на конце имени не «к», а «х», как в немецком слове hoch ), который твердил о каком-то «пиите», то есть поэте, что он божественный. И как Шательро ни лягал господина Блоха под столом, тот не понимал и думал, что толчки моего племянника предназначены молодой женщине, сидевшей напротив (тут герцог слегка покраснел). Он никак не мог взять в толк, что раздражает нашу тетю своими бесконечными божественностями. А тетя Мадлен за словом в карман не лезет и заметила ему: «Ах, сударь, что же вы тогда скажете о господине де Боссюэ?» (герцог был убежден, что «господин де» перед именем известной персоны звучит весьма старорежимно). Словом, его общество украсило обед.

— А что ответил господин Блох? — рассеянно осведомилась герцогиня, которой в этот миг не приходило в голову ничего оригинального, так что пришлось перенимать немецкий выговор мужа.

— Уверяю вас, просто удрал без оглядки.

— Ах да, прекрасно помню, что видела вас у тети в тот вечер, — со значением сказала мне герцогиня Германтская, словно то, что она меня помнит, должно было мне очень польстить. — У тети в гостях всегда очень интересно. В последний раз, в тот самый вечер, когда мы там встретились, я хотела у вас спросить: тот старик, что прошел мимо нас, это был Франсуа Коппе? Вы, наверно, всех знаете по именам, — сказала она с искренней завистью к моим поэтическим знакомствам, но также и со стремлением мне удружить, с желанием, чтобы ее гости заметили молодого человека, настолько погруженного в литературу. Я заверил герцогиню, что на вечере у г-жи де Вильпаризи не видел ни одного известного человека. — Да что вы! — не подумав, отозвалась моя собеседница и сразу выдала, что ее почтение к литераторам и презрение к светским людям куда поверхностнее, чем она уверяла и даже чем ей самой казалось. — Как, ни одного выдающегося писателя? Как странно, я заметила несколько таких несуразных физиономий!

А я очень хорошо запомнил тот вечер из-за одного совершенно незначительного происшествия. Г-жа де Вильпаризи представила Блока г-же Альфонс де Ротшильд, но мой приятель не расслышал имени и, решив, что перед ним какая-то сумасбродная старуха англичанка, в ответ на пространное приветствие бывшей красавицы буркнул нечто односложное, но тут г-жа де Вильпаризи, представляя ее другому гостю, произнесла очень внятно: «Баронесса Альфонс де Ротшильд». И тут внезапно и как-то сразу в артерии Блока хлынул поток мыслей о миллионах, величии, славе, мыслей, безрассудно слипшихся в один ком, от которых у него началось что-то вроде сердечного приступа, что-то вроде кровоизлияния в мозг, и он возопил прямо перед любезной старой дамой: «Если бы я знал!» — а потом неделю не мог уснуть, до того глупо прозвучал его вопль. В этом выкрике Блока не было ничего особенно интересного, но мне он запомнился как доказательство того, что иногда в жизни под влиянием необычайно сильного чувства человек говорит то, что думает.

— Мне кажется, что госпожа де Вильпаризи в нравственном смысле… небезупречна, — вставила принцесса Пармская, зная, что к тетке герцогини не принято ездить, и после того, что говорила о маркизе сама герцогиня, рассудив, что о ней дозволено говорить без церемоний. Но герцогиня Германтская, судя по всему, этого не одобрила, и тогда она добавила:

— Но при таком уме всё это уже не столь важно.

— Вы, так же как и все остальные, составили себе о моей тетке совершенно превратное мнение, — отвечала герцогиня. — Точно то же самое не далее как вчера говорил мне Меме. — Она покраснела, глаза ей затуманило какое-то неведомое мне воспоминание. Я предположил, что г-н де Шарлюс просил ее отменить посланное мне приглашение, ведь передал же он через Робера просьбу, чтобы я к ней не ходил. Еще раньше мне показалось, что, когда герцог в какой-то момент непонятно почему покраснел, упомянув о своем брате, это было вызвано какой-то другой причиной. — Бедная тетя! За ней так и останется репутация старорежимной дамы, блистательно умной и безудержно распутной. Ум у нее донельзя буржуазный, основательный, нудный; она, пожалуй, сойдет за покровительницу искусств, иными словами, она была любовницей великого художника, но он никогда не мог от нее добиться понимания того, что такое картина; а что до ее жизни, тетя никогда не была порочной: она была создана для брака, рождена для семейной жизни, и хоть ей не удалось удержать при себе мужа, который, кстати, был изрядной скотиной, но все свои романы она принимала настолько всерьез, как будто это были законные брачные узы, с теми же приступами обидчивости, с теми же вспышками гнева, с той же верностью. Заметьте, что такие отношения часто бывают самыми искренними, и, в сущности, безутешных любовников на свете больше, чем безутешных мужей.

— И все-таки, Ориана, взять хотя бы вашего деверя Паламеда, о котором вы только что говорили: ни одна любовница и не мечтала, чтобы ее оплакивали, как бедную госпожу де Шарлюс.

— Ах, ваше высочество, — возразила герцогиня, — разрешите мне не совсем с вами согласиться. Не все мечтают, чтобы их оплакивали одинаково, у всех свои предпочтения.

— И все-таки, с тех пор как она умерла, он ее воистину обожествил. Правда, иногда мы делаем для усопших то, чего никогда не сделаем для живых.

— Для начала, — заметила герцогиня Германтская мечтательным тоном, составлявшим контраст с ее насмешливым замыслом, — мы идем на их похороны, чего никогда бы не сделали, будь они живы! — Герцог Германтский с хитрым видом посмотрел на г-на де Бреоте, словно приглашая его оценить остроумие герцогини. — Но в конце концов, признаюсь чистосердечно, — продолжала герцогиня Германтская, — я бы хотела, чтобы любимый человек оплакивал меня не так, как мой деверь.

Лицо герцога омрачилось. Он не любил, чтобы жена судила о людях легковесно, а в особенности о г-не де Шарлюсе. «Вы придираетесь. Своей скорбью он всем нам преподал урок», — надменно произнес он. Но герцогиня, имея дело с мужем, вела себя отважно, как укротительница диких зверей или человек, который живет бок о бок с сумасшедшим и не боится его раздражать.