Марсель Пруст - Сторона Германтов

Точно так же стихи Виктора Гюго, которые она мне процитировала, принадлежали бесспорно той эпохе, когда его еще воспринимали просто как нового автора, не более того, и только позже разглядели в нем символ нового этапа литературной эволюции, обладателя более сложных органов чувств. В первых своих стихах Виктор Гюго еще мыслил сам, вместо того чтобы, подобно природе, просто пробуждать мысли у читателя. В те времена он выражал «мысли» прямолинейно, это были вот именно мысли, как понимал это слово герцог, который, когда гости замка вписывали ему в альбом за своей подписью философские или поэтические размышления, находил это старомодным, громоздким и умоляющим тоном предупреждал тех, кто приезжал в первый раз: «Просто имя, мой дорогой, а мыслей не надо!» Так вот, у раннего Гюго герцогиня Германтская любила именно «мысли» Виктора Гюго (которых в «Легенде веков» почти нет, как нет «мотивов», «мелодий» в поздних операх Вагнера). И она была не совсем неправа. Они были трогательны, эти мысли, и пускай в их форме еще не было глубины, которая появится позже, но вокруг них уже вились во множестве слова и рифмы, так затейливо переплетенные, что их невозможно было спутать со стихами какого-нибудь Корнеля; в них то и дело прорывался романтизм, потаенный и потому особенно нас волнующий, но не умеющий пробиться к нутряным истокам жизни и затронуть тот бессознательный и плодотворный орган, где обретается мышление. И напрасно я до сих пор ограничивался только последними сборниками Гюго. Конечно, речи герцогини Германтской лишь в очень незначительной степени были украшены цитатами из первых его книг. Но когда цитируешь один-единственный стих, его действенность удесятеряется. Строки, застрявшие или проснувшиеся у меня в памяти во время этого ужина, сами с такой силой притягивали, призывали к себе те стихотворения, внутри которых они были замурованы, что руки мои, будто наэлектризованные, посопротивлявшись день-другой, потянулись к переплету, под которым скрывались «Восточные мотивы» и «Песни сумерек». Проклиная Франсуазиного друга-лакея, отправившего в подарок на родную сторону мой экземпляр «Осенних листьев», я немедля послал его купить другой. Я перечел эти тома от корки до корки и не успокоился, пока не наткнулся на стихи, что цитировала мне герцогиня Германтская: они поджидали меня, омытые светом, которым она их озарила. Вот потому-то беседы с герцогиней напоминали знания, добытые в библиотеке какого-нибудь замка, устарелой, разрозненной, неспособной как следует пополнить ваше образование, не предлагающей вам ваших любимых книг, но иногда подбрасывающей вам какие-нибудь любопытные сведения или прекрасно написанную страницу незнакомой книги, о которой мы позже с удовольствием вспомним, что набрели на нее под сводами великолепных замковых покоев. И если нам посчастливилось найти предисловие Бальзака к «Пармской обители» или неизданные письма Жубера [373] …предисловие Бальзака… или неизданные письма Жубера… — Бальзак написал статью о «Пармской обители» Стендаля, которая сперва была опубликована в 1840 г. в «Ревю паризьен», а потом в виде предисловия к изданию «Пармской обители» 1846 г. , мы невольно переоцениваем жизнь, которую вели в этом замке, и забываем, как она была пуста и бесплодна, благодарные ей за одну удачную находку.

В этом смысле, хотя в первый момент светское общество не оправдало надежд, которые возлагало на него мое воображение, и поразило меня не столько своими особенностями, сколько сходством с тем, что я уже видел раньше, но мало-помалу оно раскрылось передо мной во всем своем своеобразии. Знатные вельможи отличаются от других людей тем, что от них можно узнать почти так же много, как от крестьян; в их речи то и дело проскальзывает то, что связано с землей, со старинными господскими домами и их укладом, с древними обычаями; мир денежных мешков ничего во всем этом не смыслит. И пускай самый непритязательный в своих чаяниях аристократ в конце концов полностью приспособился к своей эпохе, все равно благодаря матери, дядюшкам, двоюродным бабкам он, вспоминая детство, обретает связь с той жизнью, которая сегодня уже почти канула в забвение. Герцогиня Германтская, окажись она сегодня у чьего-нибудь смертного ложа, ничего не скажет, но мгновенно отметит про себя все нарушения обычаев. Так, на одних похоронах ее поразило, что мужчины стоят вперемешку с женщинами — ведь существует особая церемония, которая исполняется только для женщин. Или взять покров: Блок, вероятно, думал, что он нужен только на похоронах, потому что в отчетах о погребениях читал про траурные ленты на покрове, а герцог Германтский помнил времена, когда в детстве видел, как покров держат на венчании г-на де Майи-Неля. Сен-Лу в свое время продал принадлежавшее ему бесценное «Генеалогическое древо», старинные портреты герцогов Бульонских, письма Людовика XIII, чтобы купить картины Карьера [374] Эжен Карьер (1849–1906) — французский художник, автор многочисленных портретов, в том числе Верлена, Доде, Малларме, братьев Гонкур, Анатоля Франса. и мебель в стиле модерн, а герцог и герцогиня Германтские, которых, вероятно, не слишком одушевляла любовь к искусству, да и вообще они были людьми куда более приземленными, все-таки сохранили прекрасную мебель Буля [375] Андре-Шарль Буль (1642–1732) — французский художник, резчик по дереву, крупнейший мастер-мебельщик своей эпохи. , создававшую в доме атмосферу, необыкновенно притягательную для художника. А писателя бы очаровал их разговор, который мог ему послужить — ведь голодному интересней всего сытый — живым словарем понятий, что с каждым днем все больше забываются: тут и галстуки со св. Иосифом, и дети, непременно одетые в голубое, и многое другое, что в наши дни найдешь только у тех, кто благосклонно и добровольно взялся хранить старину. Писателю с ними гораздо приятнее, чем в обществе других писателей, но в этом удовольствии таится некоторая опасность, ведь он может вообразить, что детали минувшего сами по себе прелестны, и перенести их в свою книгу, где они окажутся безжизненными и скучными, а он будет утешаться тем, что скажет: «Это красиво, потому что правдиво, так в самом деле говорят». Кроме всего прочего, разговоры у герцогини Германтской были хороши тем, что велись на превосходном французском языке. Так что герцогиня имела полное право потешаться над словечками «горний», «космический», «пифический», «возвышеннейший», которые употреблял Сен-Лу, а также над его мебелью из магазина Бинга [376] Зигфрид Бинг (1838–1905) — французский коллекционер, художественный критик, меценат, пропагандист стиля ар-нуво, с 1895 по 1904 г. держал в Париже магазин «L’art Nouveau», где продавались работы ведущих мастеров, работавших в этом стиле: Эмиля Галле, Тиффани и др. .