Анте Ковачич - В регистратуре

Мрачный и встревоженный управляющий вечером пожаловался своей пышной и прекрасной супруге и начал всерьез размышлять о собственных делах.

— Пусть делает, что хочет, — пробурчал он напоследок, обнимая прелести своей жены, — у меня, слава богу, есть припасец на черный день, не важно, останусь я тут или нет.

— Нет, мы останемся тут! — воскликнула жена. — Ты вечно торопишься, все тебе кажется хуже, чем на самом деле.

Управляющий, однако, утешился лишь тогда, когда супруга его предалась радостям семейной жизни.

Прошло немного времени, и вельможа безмерно полюбил своего управляющего. Но больше всего покоряло верного слугу то, что хозяин, не глядя, принимал и утверждал все его счета, постоянно нахваливал его кипучую деятельность и прилежание по упорядочению имения и процветанию хозяйства.

Нравилось управляющему и то, что вельможа часто посылал его в поездки с особо важными поручениями, а тот в это время заменял управляющего дома в качестве супруга его прелестной жены. Она так искусно и лукаво завлекла вельможу, что он совершенно потерял голову. Окрестные помещики сочли своего соседа мудрецом или чудаком. Он никого не посещал и никого не принимал, никуда не ездил, безвылазно сидя в своем дворце, самом прекрасном в крае. Зато его ревностного управляющего никогда нельзя было застать дома. По необъяснимой причине из дворца были уволены все, кто служил здесь прежде; вместо них набрали новых людей со стороны. Управляющий жил теперь не в отдельном здании, которое понадобилось для хозяйственных нужд, а в «граде» — как называли дворец вельможи, где хозяин предоставил ему для жилья треть покоев.

Однажды под вечер готовили экипаж в дальнюю дорогу. Солнце уже клонилось к западу, возле хозяйственных построек шумели и гомонили слуги. В карету уложили множество саквояжей, вскоре показался управляющий, одетый по-дорожному, и с ним его супруга.

— Ах, когда же прекратятся эти твои беспрерывные отъезды? Тебя нет никогда дома. Я как настоящая вдова, — ластилась Далила к своему супругу, изображая печаль и задумчивость.

— Какой же ты еще ребенок! Ведь, кажется, не вчера замуж вышла. Запомни: эти поездки — истинное благо для нашего будущего, состояние наше постоянно растет, так что можно не бояться, что для нас наступят черные денечки, если когда-нибудь нам придется расстаться со службой. Будь умницей, дорогая! — загорелой рукой супруг погладил ее чудные щеки, обнял и вскочил в экипаж.

Глубокая ночь спустилась на дворец. По небу неслись тучи, роняя редкие, но крупные капли дождя. Высоко над землей шумел и завывал ветер. Во дворце царили мир и покой, лишь жена управляющего, сидя в темной комнате, всматривалась в ненастную ночь. Щеки ее горели, грудь вздымалась. С тревогой и волнением она кого-то ждала. Дрожь сотрясала ее пышное, роскошное тело, будто ее снедало тайное сомнение или ревность. Вдруг она вскинулась. Вдали послышался топот коней, дворцовые собаки залаяли в ночь…

— Едет! — прошептала женщина, отходя от окна и зажигая свет перед огромным зеркалом, чтобы бросить последний взгляд на свою дивную красоту и неодолимую прелесть. Она улыбнулась своему отражению в зеркале, погасила свет и побежала на своих маленьких ножках, откинув во мраке дорогие портьеры.

Ко дворцу подскакал всадник. Конь его, весь в пене, тяжело дышал. В доме занялись окна. Распахнулись ворота, и дворня заспешила к своему господину. Вельможа соскочил с седла, ласково погладил арабского скакуна, взглянул на окна управляющего, выделявшиеся таинственной темнотой среди освещенных окон барских покоев. Всадник пригладил усы и что-то произнес на незнакомом языке. Ворота с шумом захлопнулись, и скоро во всем дворце потухли ночные огни, снова кругом воцарились густой мрак и гробовая тишина.

— Амалия! — шепнул вельможа, обнимая горячее тело жены управляющего. — Сладко ж ты спишь. Вот как ты помнишь обо мне.

Амалия страстно прижала его голову к своей груди. Она ждала его и хорошо слышала, как тихо и легко отворилась потаенная дверца в ее спальню, о которой знали только она и он.

— И твоя милость еще упрекает меня, что я о тебе не помню? О, несчастная и грешная моя жизнь! Да она вся принадлежит тебе, мой любимый! Ах, какая я глупая, какая безумная! Понадеялась на замужество! Если бы я знала, что такое любовь! Горе мне, лучше б мне тебя вовсе не встретить. Нет, нет! Почему я не знаю тебя с рождения? Это бог осудил меня на такие муки, что раздирают мою бедную душу.

— Амалия моя! — вздохнул владетель. — Что за злые мысли вновь тебя одолели? Что это за стенания? Откуда эти жалобы на муки и страдания? Или ты страдаешь от того, что мы так горячо любим друг друга? Да?

— Погоди, погоди… Я христианка, молитвой я встречаю зарю, молитвой встречаю тьму. Этому научили меня моя добродетельная, любящая мать и отец мой. И я, я, замужняя женщина, люблю другого. А ведь я перед алтарем давала клятву верности. О, любимый, как болит душа, вот здесь, в этой самой груди, где лишь для тебя бьется благородное сердце… Да, оно не хочет отвечать ни перед верой, ни перед богом, ни перед мужем. Оно живет и горит только для тебя, мой любимый! Ох, чем все это закончится?

— Успокойся, успокойся, прелестная моя глупышка! Оставь нездоровые грезы! Разве наши райские мгновения должны кончиться? Разве что-нибудь в них говорит о печальном и горьком конце? Перестань, перестань, моя дорогая! Не надо думать о конце! Пока мы живы, его и не будет!

— Не будет? — зарыдала в темноте женщина и страстно обхватила своими округлыми руками голову вельможи. — А знает ли твоя милость, что под этим безумным сердцем скоро застучит другое сердце, плод нашей тайной, грешной любви? О, мой благородный рыцарь, ты услышал о моей тайне, признайся, тяжко было узнать о моем безмерном счастье и о моем страшном горе, муке и отчаянии?

— Дорогая моя! Что же ты молчала? Ведь это райский глас нашего союза! Страстная любовь и ее плод — это ли мука и отчаяние? Нет и нет, это лишь безмерное, как только что ты сказала, счастье и блаженство! О, ты в тысячу раз теперь мне и слаще и милее. Разве наша любовь — грех? Твой муж не умирает от любви к тебе, и ты не любишь его. Клялась в верности перед алтарем? В какой верности? В той, о которой слыхом не слыхивали ни ты, ни твой муж? Да разве мы не даем ему все, для чего он родился? — беспрерывно шептал очарованный вельможа, целуя и обнимая все сильнее и жарче грешную жену своего управляющего.

Со страшным шумом, свистом и гулом с небесных высот обрушился на землю ужасающий вихрь. Небо сверкнуло и на мгновенье осветило супружескую постель управляющего, оскверненную прелюбодеянием, как будто молния господня захотела показать беснующимся в вышине облакам, что прячет черная ночь в «земной юдоли слез»… Где-то вдалеке загрохотало; от мощного громового раската задрожали и небеса, и земля. Грянул ливень, точно разверзлись хляби небесные, тьма сгустилась. И вновь сверкнуло небо. На мгновенье встретились глаза любовников, и сердца их обуял непонятный ужас, словно из утробы ночи выскочили призраки с факелами, из которых сыплются адские молнии, зашипели, как змии в раю: «Грех, грех, сладкий грех! И вы наши, и вы наши!..»