Анте Ковачич - В регистратуре

— Лаурица, или мы выросли не под одной крышей? Неужто я тебе такой чужой? Куда ты пошла, шалая твоя голова, в ночь? Давай останемся здесь, дождемся рассвета. Мы заблудились, а в темноте дороги не найти! Ты меня оскорбила, душу мою уязвила, я и не смотрел, куда ты идешь. Правду сказать, и отомстить тебе мне хотелось!

— Я здесь не останусь! Ни за что! Лучше пусть я совсем заплутаюсь в чащобе!

— Не дури, глупая! Я постерегу тебя, а ты себе отдыхай на здоровье! Пока не рассветет, идти нельзя, а там взберемся на гору и попытаемся понять, где мы и куда надо идти.

Я отошла от него шагов на сто и опустилась на землю.

Долго я не могла заснуть. Ферконя сидел на своем прежнем месте, не подходя ко мне. Наконец, меня одолела дрема, а вскоре и сон тихой и мягкой пеленой окутал мое усталое тело. Сколько я наслаждалась сладким забвеньем, не знаю.

Была еще глубокая ночь, когда я проснулась от чьего-то прикосновения.

— Кто это? Что тебе надо? — вскочила я. — Где я?

— Тихо, тихо, голубка моя, Лаурица моя! Спи спокойно, скоро светать начнет. — Я ощутила на своем лице жаркое дыхание Феркони, он крепко схватил меня за руки, которые я вытянула, отбиваясь от него.

— Пусти меня, проклятый урод! — закричала я, вырываясь из объятий мерзкого парня. — Пусти, иначе я выцарапаю твой единственный косой глаз! Пусти меня, гиена!

— Да ведь ты, голубка моя чистая, в темноте ничего не видишь. Ночь тем и хороша, что в ней не разобрать ни безобразия, ни уродства, — страстно шептал мой проклятый обожатель.

Я выбилась из сил. Жульнический замысел урода торжествовал победу…

— Конец! — кривой обвил руками мою шею. — Тебе не остается ничего другого, как стать моей женой. Видишь, ничего плохого я не замышлял? Своя рубаха ближе к телу, вот я и отнял тебя у других. Кого бог наказал, тому приходится прежде всего о себе думать, а не о другом. Ты меня презирала, ненавидела, гнала от себя, оскорбляла. Но я тоже человек по образу и подобию божью, как и все прочие. Лаурица, теперь ты принадлежишь мне!

— Никогда! Никогда! Ты отвратительней всех на свете. — С неимоверным усилием я вырвалась из его объятий, плюнула ему с отвращением в лицо и помчалась в лес.

— Ха-ха-ха! Я за тобой не побегу! Еще пожалеешь, моя прелестная голубка! Пожалеешь, как увидишь свое прелестное личико в спокойной лесной водичке. Что поделаешь? И я не виноват, что ребенком потерял глаз в драке со злыми мальчишками посильнее меня. Беги, беги. Лес густой и мрачный. Тебе не превратиться уже в лесную фею. Беги, Лаурица, беги! У нас с тобой одна судьба. Или ты будешь моей женой, или ничьей не будешь! Беги! беги! — разразился гнусный, животный хохот кривоглазого насильника, и слова его неслись по дремучей чаще, будто вой волчьей стаи, пирующей над богатой добычей.

А я углублялась все дальше и дальше в лес. Разум отказывал, я едва дышала, сердце билось в горле. Вдруг я поскользнулась, ноги разъехались, и я рухнула в зияющую пустоту… страшный удар… жуткая боль полоснула голову и тело. Все поплыло перед глазами, и я потеряла сознание. Ночь… темень… пустота… смерть…

Было уже дивное утро, когда я пришла в себя и подняла глаза к небу. Птицы веселым гомоном приветствовали восход солнца, мне казалось, будто и деревья ожили, ведь на каждой ветке сидела птица и прославляла радостное утро и рождение нового дня. Внутри у меня все странно захолодело, сердце словно иззябло и перестало биться. Я попыталась встать, но в тот же миг в голове нещадно зашумело, а руки, ноги, все тело пронзила адская боль. Чуть приподнявшись с невероятным трудом, я обнаружила у себя под изголовьем лужицу свернувшейся крови. Провела пальцами по волосам и поняла, что они слиплись от моей собственной крови. А под слипшимися волосами нащупала и рану. В двух-трех шагах от меня журчал крохотный лесной ручеек. Я огляделась вокруг и с ужасом убедилась, что нахожусь на дне глубокой пропасти. Высоко надо мной было еще видно место, где я оступилась. Я попробовала подняться на ноги, и вновь сильная жестокая боль свалила меня на землю. Слезы брызнули у меня из глаз, я долго горько и безутешно плакала… Ссадины на руках и ногах немного тем временем подсохли, боль внутри стала утихать. Снова собравшись с силами, я уцепилась обеими руками за ветки деревца, робко растущего на самом дне пропасти, невероятным, мучительнейшим усилием оперлась на одну ногу, поняв, что она не повреждена, в то время как другую разрывала боль — то в щиколотке, то в колене, прямо в глазах темнело. И опять я почти потеряла сознание, пока доползла до ручейка. Смочила чистой холодной, как лед, водой голову, лоб, лицо, и боль вроде бы ослабла… Осмотревшись, как следует, я с ужасом убедилась, что без посторонней помощи никогда мне из этой глубокой впадины не выбраться. Дрожь пробежала по всему телу, муки мои, будто проснувшись, тихо, как бы издалека, подступали все ближе, обрушиваясь на меня со все большей яростью, злобой, пронзая то руки, то ноги, нестерпимой болью отдавая в голову. Словно бесчисленное множество муравьев, в мозгах моих гомозились мысли и воспоминания о том, что со мною произошло вчера. Обессиленная, убитая, уничтоженная, я опустилась на землю. А миллионы птиц пели вокруг так красиво и складно, ручей журчал так загадочно!

Не знаю, сколько времени длился этот болезненный полусон-полуявь? Вдруг я услышала возле себя шорох. С трепетом я подняла голову. Высокая, сухощавая, оборванная старуха, согнувшись, копалась в земле и рвала растения. Вскрикнув, я застонала. Старуха выпрямилась, выпустив из рук какой-то изогнутый инструмент и оторопела.

— Никак, кто-то живой! — грубым голосом пробурчала она, козырьком приложив ко лбу запачканную в земле руку, подняла свое орудие и подошла ко мне. — Кто ты, божья душа, и зачем ты здесь, в этой глуши? В этой глубокой пропасти? — спросила она. Ее длинное, бледное лицо, нос крючком, нависший надо ртом, маленькие стеклянные, зеленоватые глаза заставили меня задрожать от страха. Я еле решилась прошептать:

— Заблудилась я, несчастная! — И, перебивая саму себя стонами и вздохами, рассказала, как отправили меня в лес, как я заблудилась и темной ночью свалилась в пропасть. О Ферконе я и не упомянула.

Ничего не сказав, старуха нагнулась, осмотрела и ощупала раны на голове и ногах, вытащила откуда-то тряпку, разодрала ее, намочила в лесном ручейке, отжала, выбрала какие-то травы из сорванных ею растений и принялась разминать их тонкими, сильными пальцами, пока не потек желто-зеленый сок. Им она смазала мне голову, а потом и прочие раны.

— Не шевелись, пока не подсохнет! — пробормотала она и, возвратившись к ручью, вновь стала окунать и отжимать тряпки. Потом крепко перевязала мои раны и помогла подняться. Сделав два-три шага, я покачнулась и наверняка упала бы, если б меня не поддержала старушка.