Анте Ковачич - В регистратуре

— Ох, нелегко придется, девонька, ох, нелегко! Но наберись мужества и терпения! Обопрись на меня! — Мы двинулись по впадине вперед, потом свернули влево, где она становилась уже. — Вот тут-то и начнутся настоящие муки! Здесь пещера, а вернее сказать — дыра, через нее-то нам и надо ползти, как змеям. Но ты не пугайся, девонька! Я полезу вперед, ты за мной. Проползем сквозь каменную дыру, считай, выбрались из пропасти!

Я и впрямь увидала перед собой дыру, которая вела в глубь земли. Волосы у меня встали дыбом от одной мысли, что… Но старуха уже влезла в жерло, откуда торчали теперь лишь ее босые, шершавые ступни, вскоре исчезли и они.

— Лезь, девонька! Трудно будет, лаз длинный, но знай — другого пути отсюда нет. Или заживо похоронишь себя в лесной могиле, или спасешься!

Суровый голос старухи звучал так странно, доносился до меня все слабее, казалось, это говорил мертвец из могилы, упрашивая следовать за собою. Я согнулась, напрягла все силы и полезла за старухой.

— Коли силы оставят, цепляйся за мои ноги, тянись за мной, сколько сможешь, — пробурчала старуха. На меня пахнуло запахом сырости и мертвечины.

Мы без остановки ползли куда-то вкось и вниз, казалось, прямо в земную утробу.

— Отдохнем, девонька! Здесь лаз пойдет наверх, обогнет гребень.

Мы отдохнули и теперь полезли вверх, будто на какую крышу. Лаз стал таким узким, что мы с трудом двигались вперед. Воздуха не хватало, меня мучила тошнота, кружилась голова, я задыхалась. Наконец громко и жалостно застонала.

— Крепись, бодрись, девонька, — промолвила моя проводница, — еще немного, и мы эту щель одолеем. — Не успела старуха это произнести, как страшно расчихалась. Я ухватилась за ее холодные, мокрые ноги и, цепко держась за них, проползла вперед, и вдруг на меня пахнул свежий воздух, словно задуло студеным ветром с покрытых снегом вершин. Силы мои прибавились, но едва я протянула вперед руки, чтобы ползти дальше, как передо мной открылось свободное пространство, мы оказались в подземном храме, куда сквозь своды пробивался слабый свет, образуя таинственный жуткий полумрак.

Старуха помогла мне подняться, я медленно поплелась за ней, то и дело хватаясь за ее плечо: каждый шаг мой отдавался болью в ногах. Мы шли долго, потом опять очутились в тесном, узком проеме, сдавленном с обеих сторон бескрайними стенами. Вдруг вдалеке блеснул свет, и я увидела над собой голубое небо. Я вздохнула, поблагодарив в душе господа бога.

Мы ускорили шаг. Старуха молчала, как каменная, время от времени нагибалась за каким-нибудь корешком или же растением и бережно прятала их за пазуху.

— Ох, долго нам еще идти по этой ужасной чаще? Вернемся ли когда-нибудь к людям? — взмолилась я, изнемогая от усталости и лютого голода.

— К людям! К людям? — взвизгнула старуха, обернувшись ко мне всей своей длинной, сухощавой фигурой и выпялив на меня маленькие, жалящие глазки. — К людям? — с презрением повторил дряхлый призрак, мрачно вглядываясь в меня. — Ах, да! Ты ж мне еще не сказала, откуда ты и кто ты, какого рода и племени. И того не объяснила, как ты забрела в чащу, не феи же и не ведьмы забросили тебя в темную пропасть. Травки мои благодари за то, что я на тебя наткнулась, не то пропадать бы тебе в могиле заживо. К людям! К людям! — Она отвернулась, и мы пошли дальше.

Почти целый день брели мы по лесу. Редко когда старуха прерывала молчание, зато часто сворачивала в разные стороны, чтобы здесь выкопать корень, там сорвать цветок или подобрать стебелек. К вечеру мы спустились с последнего лесного пригорка в широкую долину. Спуск был такой крутой, что мы просто соскользнули с него друг за дружкой. Перед моими глазами простиралась неоглядная равнина, по ней вилась белая дорога, казалось, на зелень плеснули струйкой молока, ни вблизи, ни вдали не видно было ни села, ни хутора, ни церкви, ни одной живой души. Местность была мне совершенно незнакома.

— Куда мы идем, спасительница моя? Где мы? — со вздохом спросила я старушку. — «Лесная дева Мария» далеко?

Старуха вздрогнула, сердито пробормотав нечто невнятное, будто последние слова мои ей не понравились.

— Девонька! Какая там еще «Лесная дева Мария»? Кому придет в голову идти к ней через чащобу? Птиц и то не тянет туда лететь. Туда ни дорог нет, ни отдохнуть негде! Не родился такой храбрец, который не заблудился бы в тамошних дебрях. Ну а коли идти по дорогам, дней за пять дойти можно. Где-то на той стороне город и ваша диковинная «Лесная дева», — горько и насмешливо закончила старуха — змея змеей.

— А как называется этот край, куда мы идем? — продолжала я, чувствуя, как сердце мое сжимает тоска.

— Как называется? — глухо переспросила старуха. — Гм, как называется? Да никак, девонька, никак. Пустыня, глушь, другой мир. А где бабка Худо живет, ты скоро увидишь! — Она глубоко вздохнула, будто хотела сказать: «Не надоедай мне вопросами!» И заскользила вниз, склон ближе к подножию становился почти отвесным.

Теперь и я увидела у самой кручи в гуще деревьев сказочное видение. Меньше всего оно напоминало лачугу. Сверху это был стог сена, а внизу — огромная плетеная корзина…

Мы вышли на поляну, густо заросшую колючим кустарником, терном и облепихой, через них вела едва приметная тропинка. Вдали слышались человеческие голоса, какое-то бормотание. Старушка не оглядываясь заторопилась. И вот мы перед самой корзиной.

С дерева спрыгнули большие кошки. Старуха каждую погладила, одну по голове, другую по спине, третьей почесала под горлом, кошки разнеженно мурлыкали. За домом хриплым, диким лаем надрывался пес. Звякала цепь, что означало, что пес привязан. Здоровенный петух, такого мне и видеть не приходилось, с криком полетел на меня.

— Спокойно, Султан, — крикнула старуха, — спокойно!

Петух послушался и удалился в кусты, сзывая к себе свое семейство.

— Вот наш дом, девонька! — проскрежетала старуха, завернула за угол, и мы оказались у входа.

На траве лежало трое мужчин, невдалеке от них на трухлявом бревне сидели четыре женщины.

— Ага, явились! Смотри-ка! — глухо пробормотала старуха и начала шарить у себя по карманам…

— Добрый день, Худо! — осклабился косматый верзила, подтягивая к себе костыли. Тут я увидела, что это калека. На длинном, крепком туловище у него висели крохотные ножки, будто в громадную тыкву воткнули два прутика.

— А, и ты снова, Тыква? Что это тебя пригнало сюда так издалека, а? — вопросила старуха, отпирая какой-то удивительной железкой топорную дверь, вжатую в огромную корзину, которую она только что назвала своим домом. По обеим сторонам от двери глазели две круглые небольшие дырки — им следовало считаться окнами — спереди дом походил на череп.

— А что, Тыква, новые, молоденькие ножки у тебя еще не выросли? Что-то медленно растут. Я все надеюсь, что ты у меня плясать пойдешь, а увечье-то никак не проходит, — продолжала старуха доверительный разговор с несчастным.