Анте Ковачич - В регистратуре

— Эх, Юста, она старая дева, падчерица Маргариты. Что поделаешь, не течет кровь Маргариты в ее жилах.

— Но все же она выходит за каноникова Михо, — напомнил учитель.

— Это еще вилами по воде писано! Будут ли еще из этой муки пироги. Не Юсту замуж берут, а богатство ее отца. Михо, лошаднику, лишь бы заграбастать денежки, ему ничего другого в жизни не надо — только бы одолеть богача, собрать в одну мошну и свое добро, и Медоничево.

— Ну, пошли теперь в «отель Райхерцера»! — предложил камердир, когда народ разбрелся по домам и корчмам, и площадь перед церковью и стоящими возле нее домами опустела.

Школяр Ивица, учитель, писаришка, предводительствуемые камердиром, вошли в корчму.

Каноник, Михо, Юста, газда Медонич уже вовсю трудились над полными дымящимися мисками. Они почти одновременно подняли глаза на вошедших, переглянулись, а коротыш Каноник вроде что-то пробормотал, повернувшись к Михо.

Другие посетители или выпивали, сидя в компании по двое, по трое, или тоже приналегли на еду, а опустошив миски, с раскрасневшимися лицами осматривались по сторонам, будет ли где поплясать под пиликанье гуслей и горделивое гудение баса Йожицы — бас сегодня звучал как-то особенно внушительно и хвастливо…

Тяжелый кисло-терпкий дух наполнил корчму, начали открывать окна. Музыканты старались из всех сил, так что их пот прошибал, выжидая, когда гости пойдут в пляс и корчму захлестнет шум, крики и грохот пьяных танцоров. Тогда уж можно и не так стараться.

Йожица, пригнув голову к своему басу, с благоговением посмотрел на господина камердира и своего Ивицу, следя бдительным оком, за какой стол они сядут. Может, захотят сесть к Медоничу и Канонику? Но они нашли себе место в углу, уселись вокруг стола, и камердир сразу открыл два окошка, чтобы хоть немного впустить свежего воздуха, а писаришка, обхватив обеими руками шею и голову, стал покорнейше просить закрыть одно окно, не то его свалит сквозняк.

Райхерцер и его супруга засуетились у стола новых гостей, а узнав писаришку и господина камердира, носители великой культуры затараторили по-немецки, считая, что лишь на этом языке можно говорить с господами. Камердир, конечно, наплевал на такие почести и, смерив взглядом Медоничей, семейство Каноника, а также цыганские тряпки Михо, принялся заказывать еду и вино, причмокивая языком и пожимая плечами.

Йожица поднял голову от своего баса и стал играть тише, чтобы слышать, как его родич, господин камердир, шпрехает. Он со страхом ждал, как выйдет из положения Ивица, но тот молчал как убитый. Только камердир и писаришка вступили в единоборство с супругами Райхерцер.

Но когда Михо услышал, как так называемые господа заказывают и шпрехают, чтобы не ударить лицом в грязь, он подозвал Райхерцера и понес какую-то околесицу на смеси конско-фурланского и итальянского, к чему тут же присоединился сам газда Медонич.

Посетители начали переглядываться и шептаться между собой:

— Это что же за язык такой?

А Каноник спокойно и гордо посматривал по сторонам, насмешливо улыбаясь камердиру, словно говоря: «Ну-ка, холуй городской, попробуй что-нибудь бекнуть! Ну-ка, отвечай моему Михо, коли ты такой храбрый. Он в школах не обучался, штаны не протирал, а четыре языка знает! Это вот знание! А все прочее — тьфу!»

— Тальянский, — с важностью прошептал Каноник ближайшему соседу, который сонно пялился на Михо, пытаясь понять, на каком языке тот говорит.

— Тальянский! — повторил сосед за Каноником тоже шепотом. — Гм, гм! Боже святый, чего только не бывает на свете? Как молотит-то быстро, будто цепом работает, — кивал сосед.

— Еще б не молотить чертову сыну тальяну, ведь мало надо: «ши, ши, диго, диго, квешта кошта» [66] да, да, давай, почем (искаж. ит.) . , а скажет больше, чем мы за полдня наболтаем! Вот так-то вот. Это тебе не шпрехать попусту, — разъяснял коротыш Каноник.

А в христианском храме нехристя Райхерцера с приближением вечера шум и крики становились все сильнее, как среди строителей библейского Вавилона. От неистовых плясок молодежи черная древняя пыль тучами поднималась над разгоряченными головами пьяных мужиков и баб. Музыканты чуть не клевали носами, а гусли уже дребезжали, не спрашивая отчета ни у смычка, ни у руки, которая им водила по смазанным жиром струнам. Бас Йожицы ревел, словно с живого медведя сдирали кожу. Сто охрипших глоток орали яростно и отрывисто, будто дикие звери. Разодетая Юста, вся красная, сияла, как пустая тыква, в которую ночью воткнули свечку. Она настолько забылась, что в танце прижала к себе Михо и давай его обнимать. А когда настал вечер и супруги Райхерцер, единственные представители избранных в этом Содоме и Гоморре христианских душ, зажгли лампы, веселье, шум, гвалт, пляски стали еще разнузданнее.

— Играй мою, мадьярскую! — закричал Михо и бросил Йожице серебряную монету.

— Видал? — толкнул коротыш Каноник газду Медонича — тот лениво зевал и устало, пьяно, ничего не соображая, смотрел на толпу, то и дело протирая веки: пыль ела ему глаза. — Видал? — твердо повторил Каноник. — В девяти приходах не сыщешь отца, у которого был бы такой сын, и тестя, у которого был бы такой зять! А?

— Правда, правда! — оживился Медонич.

Музыканты заиграли «мадьярскую», Михо подкинул вверх свою круглую шляпу, подхватил толстую хозяйку корчмы и пошел мелким бесом, люди пьяно таращились и одобрительно кивали. Юста улыбалась, ковыряя пальцем то в носу, то в ушах.

— А теперь сыграй, Йожица, цыганскую! — стукнул камердир ладонью по столу, и глаза его ярко вспыхнули. — Цыганскую играй, вот тебе два форинта и тут же кончай эту дребедень!

Йожица спрятал монету и махнул смычком, чтобы товарищи бросили играть «мадьярскую».

Музыканты повиновались и заиграли новую мелодию.

— Что, что? А мою до конца? — заорал Михо. — Мало я вам заплатил? Или мои деньги хуже других? Посмотрим, мать вашу…

— Посмотрим! — угрожающе поднял руки коротыш Каноник.

— Играй цыганскую, Йожица, никого не слушай! Поглядим, кто сумеет ее сплясать? Всякий стоящий цыган-барышник да конокрад — уж наверняка спляшет!

— И все городские холуи и лизоблюды сейчас запляшут! — зычно крикнул Михо, а Каноник схватил пустую бутылку и погрозил камердиру.

Музыканты продолжали играть, и трудно было сказать, крик ли заглушит бас и гусли, или музыка все-таки заглушит бешеный крик.

— И чего вы разорались, один бог знает! — пропищал писаришка. — Ведь это та же «мадьярская», которую сейчас играли.

— Правда! Правда! Та же музыка! — закричали кругом.

Камердир с презрением посмотрел на Михо и коротыша Каноника, а потом грозно обвел всех взором на манер полководца, который в мгновение ока победил смертельного врага.