Анте Ковачич - В регистратуре

— Ох, мой расквашенный нос! Ох, мой расквашенный нос! Как он распух, прямо лежит на верхней губе. Ужас! Надо же какая тяжесть, будто огромная луковица вместо носа! И кровь все еще течет. А какой-то пьянчуга так звезданул по щекам и в оба уха, что и сейчас кожу жжет, будто из нее ножом ремни кроят! — причитал господин камердир, все больше и больше трезвея. Сползая в темноте по круче, он к тому же ободрал руки о колючий куст, за который схватился; а в другом месте уцепился за крапиву… Но так или иначе он добрался до родника… Спокойно и тихо струилась вода, словно нашептывая сладкие сны…

— Ох, водица, водица! Сколько в тебе мудрости, рассудительности! А проклятое вино, как зашумит в голове, — прощай разум! Фу! Сам себе противен. — И камердир смочил руки, потом лоб, лицо и, наконец, нос… Холодная вода полностью его отрезвила, и это было приятно; однако по телу вдруг прошла судорога, он почувствовал дурноту, и ему показалось, что все это безумный и страшный сон… Но боль вскоре привела его в сознание. Холодная вода словно разбередила раны и отеки, и отважного камердира стало корчить, будто кузнецы били его молотками и вгоняли в него сверла, или шалые подмастерья сапожников тыкали своим тонким шильем. Камердир жалобно стонал, набирая воду горстями и стараясь смыть запекшуюся кровь…

Тут он услышал, что кто-то скользит вниз по его следу. Камердира охватил ужас, он было бросился бежать. Пригнулся, вслушался… и узнал голос музыканта Йожицы.

— Голову мне раскроили, клянусь богом! Как свет погас, я, к счастью, из корчмы выбрался. Да не тут-то было, снова навалились! И рядом ни родича камердира, ни моего Ивицы! Ох, куда ж они запропастились? Ну, я и полез снова в драку, давай бить — кого в глаз, кого в лоб, кого в брюхо, кого по спине… А тут вдруг ррраз, как двинули меня чем-то твердым по голове, видно, железным, у меня в глазах потемнело, я и свалился под ноги дерущимся… Когда все кончилось, начал себя ощупывать, и вот бог знает что теперь будет… Голову мне пробили, я и без света вижу. Но мои-то, мои… Что с ними? Ох, какая боль в голове, колючая да грызучая, будто в ней целый муравейник! Эх, Йожица, Йожица, что ж у тебя ума не хватило! Как выбрался счастливо из тьмы на божий свет, так и бежал бы прямо домой. Видать, сам сатана затащил тебя обратно, чтоб ты получил свое. А мои-то, мои? Куда ж они подевались?! Ох, — вздыхал музыкант Йожица, все ниже спускаясь к роднику.

— Служи молебен да благодари ангелов, Дармоед! И тебе, видать, есть что вспомнить — что ж, по справедливости, каждому свое, чтоб друг дружке не завидовали. Ох! Проклятое мужичье, ох, невежество, и чего меня сюда принесло! Ох! Как ломает и жжет! Охохох! Убей вас гром! Скоты! — отозвался камердир из-за куста.

Йожица застыл и слушал; колени дрожали, ноги подкашивались. «Или это сон? Может, дух?.. Нет, это вроде камердир!» — сам с собой боролся Йожица, не решаясь подать голос и тем выдать себя.

— Эй, ты чего примолк, Дармоед? Не узнаешь меня, что ли, по голосу? Или думаешь, это мой дух с того света? Давай сюда, давай! Ухуху! Снова сверло вгоняют! Давай, давай! Я уже тут свои раны мою и остужаю. Вода вроде помогает, заглаживает то, что вино натворило! Давай сюда, Дармоед, давай! Вместе легче будет. А твой бас, верно, к чертям отправился? Эх, бас! А соседи наши что? Они ведь целыми ушли, правда целыми!

— Камердир, ей-богу, камердир! — простонал музыкант Йожица. — Ох, родимый мой! Сам дьявол загнал нас в эту иерусалимскую корчму! А где ж Ивица, бедный мой Ивица?

— Ты за него не тревожься! Он малый хитрый да умный, к тому же и ноги быстрые. Пил он, помнится, мало, ему вино в голову не ударило, как нам, он-то не станет в драке искать того, что легко получить сверх всякой меры, как мы с тобой получили. Наверняка давно дома, ей-богу, могу поспорить! Ты вот стонешь да поносишь Райхерцерову корчму, а чего тебя понесло туда играть? Никто тебя не тащил, и мы б не пошли, когда б не знали, что ты там со своим оркестром. Хороши музыканты! Тот, хромой, приятель твой, перемигивался и сговаривался с нашим милым соседом, коротышом Каноником перед самой дракой. Может, он тебе и влепил? Так что ж с твоим басом? Чувствую, пострадал он в этом турецком сражении.

— Ни черта, — обозлился Йожица. — Чего ему страдать! Мы его хорошенько припрятали, как только в небе загрохотало. Мне ли не знать, когда гроза разразится, сколько лет такое вижу! Ой, ой, как голова болит, прямо кожу с темени сдирают… ммм!

— Значит, по голове, по мудрости твоей стеганул тебя божий бич и проклятие! — оскалился в темноте камердир.

— Видать, раскроили ее мне. Не иначе коротыш Каноник постарался. В темноте я его так по носу звезданул, даже у самого в руке что-то хрустнуло… Узнал негодяй мой кулак… Я благополучно выбрался на улицу. Но и тут не дал черт покоя — во тьме вынюхал меня Каноник и исправно причесал, будь он проклят. Мне все сдается, череп треснул.

— А ты когда ж звезданул соседа?

— Да в свалке у дверей, — тяжело дышал Йожица в темноте, спускаясь к источнику за водой.

— Ну, Дармоед чертов, ты не коротыша Каноника звезданул, а меня! Чтоб у тебя рука отсохла, дай бог! Хорошо, если ты еще не перебил мне переносицу. Страсть как больно, а нос все раздувает и раздувает, кажется, вот-вот отвалится, уже на губу свисает, как огурец! Ссс! Ой-ой! Как жжет и дергает!

Музыкант Йожица ничего не ответил. На свою отекшую голову он полными горстями лил холодную воду.

— Ай, ой! Что ж это будет! Что будет?.. На темени целая гора, вроде из студня, выросла, волос никак не нащупаю, дуля эта ни туда, ни сюда! А я боюсь трогать, не знаю, что это может быть?

— Плохо дело, плохо, Дармоед, видать, мозги это, — охнул камердир. — Не трогай, не трогай, пошли домой скорей, не то нас день здесь застанет! Не так уж далеко. Вон, восток белеет. Ой, ой! Та лапища на моем несчастном носу… Нос еще больше болит, как подумаю, что это твоя лапища была, убивец!

— Твоя правда, могла быть и моя. Кто поручится? — лаконично ответил Йожица, хватаясь за куст, чтобы подняться с земли… — Камердир… Ю… Ю-рич! — простонал музыкант, падая навзничь.

— Что? Что такое? — тихо прошептал камердир, подойдя к роднику и ощупывая землю. — Этого мне еще не доставало… Йожица! Йожица! Вставай! — теребил камердир музыканта, нащупав его. — Обеспамятел! Плохо дело! — И Жорж принялся в темноте набирать горстями воду и издали брызгать на музыканта.

— Вишь, вишь, как меня вдруг прихватило, аж в глазах темно стало! Боже мой, что такое человек на этом свете! Кружка вина… удар — и нет тебя! Так-то, родимый, — бормотал музыкант Йожица, ухватившись за куст, и, напрягая все силы, с трудом поднялся на ноги.

— А теперь надо скорей убираться отсюда! Слышишь, снова кто-то ползет по обрыву. Пошли, пора уносить ноги, не хватало еще, чтоб и здесь заварилась каша. Бог знает, может, это нас ищут, может, мы кому-то должны остались? А у меня, ей-богу, запал прошел, и, бог свидетель, нет никакой охоты драться, — шептал камердир, навострив в темноту свои ободранные уши.