Анте Ковачич - В регистратуре

— Но Маргарите этот брак не по душе. Говорят, ее Длинная Ката вынудила вместе с мужем Каноником, ведь вся эта свадьба его рук дело, ну, она прикинулась, что смирилась, а в душе злится. И уже не бегает по своему богатому дому так проворно и весело, как раньше, все жалуется — то голова болит, то грудь, то еще что. А то на Юсту навалится: «Ну-ка, ну-ка! Поворачивайся, милая моя, пошевеливайся! Тебе на мачеху грех жаловаться! Я батрачу на тебя, на отца твоего, на весь дом старательнее и усердней, чем твоя родная мать!.. А теперь, моя дорогая, и сама впрягайся: скоро замужняя будешь, хозяйка дома! А я, эх, я из угла буду поглядывать, полуслужанка-полуродственница; уж такова участь всех добрых мачех, у которых нет своих детей! Другие отдают падчерицу из дому да получают сноху в помощь, а нам вешают на шею чужих людей, примаков, вот и полезай, мачеха, на чердак, вроде старой рухляди!» Пилит ее Маргарита и грызет изо дня в день, Юста же только плечами пожмет, нагло подымет голову, мачехе ни слова, а про себя думает: «А как же иначе, милая!» — разъясняла Яга, стараясь показать, что и она на язык остра, ничуть не хуже Магдалены и Марты.

Вот так судили и рядили болтливые пряхи в одном из деревенских домов. И в других домах, без сомнения, еще пуще перемывали косточки нашим знакомым.

Из всех сплетен и пересудов тем не менее выплыла истина; в первое же воскресенье священник с амвона возгласил: «Почтенный прихожанин Михо Н. берет в жены, а почтенная девица Юста Медонич выходит замуж за Михо Н. — что и оглашаю в первый раз!»

Прошли три недели, и перед церковью показались четыре пары сватов, среди них разодетые Медоничи. Три повозки составляли свадебный поезд, и на каждой были свои музыканты. На повозке, где ехали молодые и старшая шаферица, играл Йожица со своими гуслярами, ведь они считались лучшими музыкантами во всей округе… На Михо был новый дорогой костюм, разукрашенный еще пышней и богаче, чем тот, который ему разорвал камердир Жорж в прошлый пасхальный понедельник… Разодетая Юста блистала не хуже царицы из волшебного царства. Родственницы и подруги выспросили кое-какие секреты у госпожи Райхерцер, и Юста сразу стала белая да румяная, прямо барыня в шелку и бархате!

Когда свершилось венчание перед амвоном, нарядные сваты под свою музыку отправились в ту самую «христианскую» половину нехристя Райхерцера, где дрались и орали в пасхальный понедельник… Райхерцеры украсили и принарядили комнаты для свадьбы, рассчитывая снять обильный урожай. И действительно, за сватами повалили и стар, и млад, мужики и бабы, всяк хотел угоститься на дармовщину и поглазеть. Яства дымились, запахи разносились с такой силой, что их было слышно в церковном дворе, в школе и во всех окрестных домах. Вино лилось рекой. Кто бы ни зашел — добро пожаловать! Всякий мог поесть вволю и промочить горло, сколько душе угодно.

— Никогда еще здесь не бывало такая свадьба и никогда больше не будет! — восклицали Райхерцеры; а недоросток-хозяин наливал, разносил и, знай, писал, считал да складывал.

— Сюда, люди! Сюда! Сегодня праздник, другой такой не была и не будет! Кто бы ни пришла, добро пожаловать! Без деньги ешь и пей, сколько хочешь! Ура, сваты Медоничи! Ура! — громко и дружно восклицали супруги Райхерцеры.

И к портному Трепетлике завернули сваты. Но черствым и прокисшим казалось угощение по сравнению с пиром у Райхерцера! Госпожа Трепетлика молчала, досадливо скрипя зубами и бросая время от времени гневные взгляды в сторону корчмы нехристей, будто на Содом и Гоморру! «Ох, превратиться бы вам в прах и пепел! — клокотала она злобной завистью. — Вот они, наши люди! Мы, старожилы, до чего дожили! А явись кто попало из-за моря, налетят, как пчелы на мед! Неужто мы, старожилы, заслужили такое? Сколько раз коротыш Каноник напивался у меня в долг. Кажется, и по сей день не расплатился… И не вспомнил про нас, про наш старый дом! Вот найду счет, да прищучу его в суде, когда он меньше всего ждать будет! Погоди, голодранец, погоди!» — пылала гневом госпожа Трепетлика… И даже со сватами, которые почтили, не обошли ее уважаемый дом и ни капли не были виноваты в том, что богатые сваты пировали у нехристя Райхерцера, она была холодна и раздражительна.

Начало смеркаться, и поредевшая свадебная процессия двинулась из корчмы к дому молодоженов, где празднуется первая брачная ночь и первый день свадьбы… По дороге их догнал колокольный звон. Музыка смолкла, и прежде всех молодой, а потом сваты и музыканты скинули шапки и стали истово молиться и покаянно бить себя в грудь.

А тем временем у нехристя Райхерцера вовсю еще шло веселье, гремели цветистые свадебные здравицы. Деревенский оркестр во главе с Дармоедом Йожицей — дело не шуточное, вдевятером так наяривают, что оглохнуть впору.

— Звонят Аве Мария! — крикнул кто-то. — Постойте, люди, тут уж мы не сваты, а богобоязненные души христианские, помолимся же господу великому!

— Какой там звон? Пусть звонят, мы не слышим! Хоть до завтра! Музыканты, туш! В третий раз — да благословит бог наших молодых! Сколько нитей воткано в их свадебные наряды, столько лет пусть живут в здравии и согласии. Сколько капель вина они выпьют на своей свадьбе, столько пусть бог им пошлет малых деток, на каждых трех мальчиков одну девочку! Пусть детки резвятся, пусть поют и шумят, как сегодня наша музыка! Были бы только здоровые и щекастые, проворные и веселые, голосистые и говорливые, ясноглазые и пригожие! Дай бог чтоб первенец, первый, кого молодая в пеленки завернет и в расписной зыбке качать станет, богатырем вырос. Чтоб косой махал, топором рубил, чтоб пахал да сеял, чтоб любой мужицкий струмент в руках у него играл. Пусть везде и повсюду его голос будет слышнее всех, как старый славный бас Йожицы среди наших девяти музыкантов. Дай бог веселья и радости — вот о чем мы нынче молим бога. От бога вам слава, нам — почет, а всем — сладкое вино в радость! Виноград уродился, бочки полнехоньки, бутылки по горлышко, стаканы до краев, а нам, господа, на этой богатой свадьбе позвольте вот так! (Тут оратор выпил до дна). И чтоб ни одна живая душа нас не осрамила, не опозорила — не туда б вылила! Здоровье и счастье! Спасибо, что не кисло! Музыка, Йожица, туш! — так закончил господин шафер, крестьянин Янко. Это был добрый хозяин, светлая голова, староста общины, в семье у него сорок душ, восемь пар волов и четыре плуга. На всех свадьбах — первый оратор, говорит, как по книге читает. Язык у него — живой огонь, что в духов день засиял над головами апостолов, а из души и сердца искры сыплются без конца и края…

И музыканты натерли свои тонкие смычки, подвернули колки, пригнули головы друг к другу, провели смычками по струнам да как грянули — бешено и складно, высоко и низко, громко и тихо, протяжно и дробно. И все это покрывал бас Йожицы. Гордо склонив голову, Йожица словно укорял друзей: что вы все против меня, чего стоят ваши гусли рядом с моим басом! И, воистину, если два других баса издавали гул и гуд, бас Йожицы рокотал! Если они по силе были равны свистящему ветру, бас Йожицы казался ураганом, несущим грохот и гром.