Анте Ковачич - В регистратуре

Прошло немного времени, и из убогого дома Йожицы начала излучать свет таинственная звезда счастья, в лачуге воцарилась новая жизнь, на семью снизошло божье благословение.

На холм Йожицы потянулись тяжело груженные телеги с кирпичом и камнем. На других телегах везли бревна, на третьих доски, песок и прочее. Дом и подворье наполнили строители и грузчики. Они пели, кричали, приказывали, кляли.

А из земли стремительно росли стены; не прошло и месяца, как рядом с обшарпанной лачугой музыканта Йожицы поднялся красивый барский дом с высокой трубой, широкими сверкающими окнами. Все здесь блистало изяществом, красотой и достатком. На что ни взглянешь — глаза разбегаются от невиданного в тех местах великолепия!

Разве можно сравнить этот «храм», как назвали новый дом крестьяне, в удивлении пожимая плечами, с усадьбою священника, огромным старым строением с бесчисленными маленькими, глядящими во все стороны, замызганными окнами? Разве можно сравнить его с несуразным, похожим на военный склад, облезлым и померкшим домом газды Медонича, принадлежащим теперь Михо? Уже нельзя было разобрать выцветшую надпись, тянувшуюся из конца в конец крыши, когда-то возвещавшую, в каком году сооружен дом. Лачуга же музыканта Йожицы рядом с «новым храмом», роскошным и высокомерным красавцем, выглядела согбенной, оборванной старушкой.

А потом аккуратно и бережно стали возить всякую мебель, о которой селяне и понятия не имели… Кресла большие и маленькие, одни пестрые, другие черные, третьи отливающие багрянцем, стулья и стульчики, разные украшения — все это во множестве привозилось на телегах, как прежде доставлялись кирпич, камень, бревна и прочее.

— Да тут больше наворочено, чем в церкви божьей матери Бистрикской, прости нас, господи! — гаркнул огромный мужичище, новый общинный присяжный заседатель, раскрыв от изумления глаза и рот, окруженный редкой белесой щетиной. — А ты чего, коротыш, прижимаешь руки к груди, будто крепостной, когда управляющий бьет его по спине? — оглянулся мужичище на Каноника.

— Дивлюсь и пялюсь, как и ты! Чего только не бывает на свете! Все бывает, и то бывает, чего никогда раньше не было! Вот что нынче нищие школяры из большого города притаскивают? Вот чем кончается их учение! Когда-то на них надевали мантии, из одних выходили монахи да капелланы, из других — судьи да стряпчие, писцы и прочие бумагомаратели! А нынче вон молодой Дармоед девицу притащил, и она лачугу музыканта Йожицы в рай на земле превратила, — умствовал коротыш Каноник, глотая слюни от злобы и зависти.

— Вишь, как рассудил! — снова раззявился в улыбке великан. — Не первый раз судьба на наших холмах так распоряжается. Небось и ты пошел в гору с тех пор, как Михо уселся на трон газды Медонича. Бог свидетель, раньше с твоего двора не вылезали такие рогачи, а теперь их две пары! Да каких! Раньше можно было метлой загнать жалкую, облезлую коровенку, что глодала терновник и боярышник у твоего дома. А теперь? Три дойные коровы с выменем до колен бродят в сливняке, пыхтя и отдуваясь от тяжести, так что ветки под ногами трещат.

— Нет, кум, тут ведь другое дело! Мне все не вдруг, не с неба упало, как Дармоеду Йожице! Хе, хе! Нелегко, приятель, было моему Михо мотаться по свету, по Италии, по Фурлании, по Тиролю да по Венгрии! И погибнуть мог, и пропасть без вести. Но мальчик все делал с умом и душою. Мудро денежку к денежке складывал, молча да бережно, и вот скоро газду Медонича догонит, упокой, господи, его душу! Потому Юста и полюбила Михо, а Медонич, мудрая голова, расчел, чего мой Михо стоит, и тут же благословил молодых, видать, знал, что лучше всего свое и Михино добро держать в одной мошне, тогда и заботы нет, все попадет в верные руки. Не будь Михо таким удальцом, никогда б ему не попасть к Медоничу в дом! А ведь и тут, ей-богу, не обошлось без дрязг и распрей. Маргарита не мытьем, так катаньем старалась женить на Юсте слугу Стипе, оставить его в доме Медонича, а потом, за здорово живешь, прибрать к рукам и Стипе, и все прочее. Но мы ей все расчеты поломали. А теперь вот штудента принесло! Тихий, богобоязненный, что твоя монашка! Закатывает глаза, руки складывает молитвенно, лишь заслышит звон дальних колоколов, а как мимо распятия идет, так готов на голых коленях ползти, в грудь себя бьет, аж слышно… Мы все между собой шептались да приговаривали: ну, не иначе бог с сатаной в нем борется, небо и преисподняя! Настало время парню в семинарию отправляться, вот они его и тянут в разные стороны — одни вправо, другие налево! Чья возьмет? Кто победит? Смилуйся над ним, боже! Эх, победило бы небо и бог! А Люциферу бы провалиться туда, куда его уже раз упек архангел Гавриил! Дай бог ему стать священником и францисканцем! Вот о чем вздыхало и молилось всевышнему село. А у Дармоеда Йожицы все ходили мрачные, озабоченные. Будто у него бас раскололи, украли трубку с чубуком или увели из хлева единственную коровенку. Жена слезы льет, что осеннее утро, вздыхает и тащится вдоль забора, как тяжелый весенний туман. И малышня повесила носы, будто у них мамалыгу отняли. Видать, и они думали, пойдет брат в монахи или нет? А может, штудент открыл им тайны чернокнижия? Зашумело, засвистело, и как ветром выдуло молодого Дармоеда из школы. Теперь он не мужик, не барин и, как все недоучки, станет босяком да бродягой, а то и деревенским баламутом. Гадай не гадай, ничего не придумаешь. И тут вдруг в нашей глухомани засияла дева, будто в черной тьме огонь запылал. У музыканта враз повеселели, весь дом озарился. Дева навезла всякого добра, серебро да золото мешками. Теперь уж они не вздыхают, не горюют, не жалуются, не глядят в землю. Школяр Дармоед, всегда такой бледный да болезненный, порозовел, словно за каждой щекой у него по румяному яблоку. Прочь семинария, чернокнижие и прочая чертовщина! Музыкант Йожица знай покуривает, пускает клубы дыма из ноздрей, рта и, кажется, даже из глаз. Улыбается, подмигивает, словно его старый облезлый бас сам собой в брюхе наигрывает. Нос задрал к небу, прямо звезды считает, вырядился в новые сапоги и выкатанные штаны до колен подвернул, точно на храмовый праздник собрался, а может, у него теперь всякий день праздник. Баба его мечется по двору как угорелая. А младшие Дармоеды глядят тебе в глаза нагло и дерзко, будто дразнят: «А ну, кум, а ну, сосед, покажи-ка теперь и ты свое богатство!» Такие вот дела! А теперь покрути сам мозгами, разберись да пойми, что тут у нас деется! Мой Михо опять куда-то подался, то ли в Румынию, то ли в Валахию, или как ее там? Эх, видать, никогда ему не надоест барышничать да с цыганами якшаться, все гоняется за арабскими кобылами по белому свету! Домой вернется — вот уж подивится на негаданную перемену у соседей! Так-то, мой богатырь!