Алексис Киви - Семеро братьев

Так окончился поход, рожденный рассказами Матти Трута о северных краях и предполагавший вначале только охоту на уток на болоте Коурусуо.

Стоит осеннее утро. Прошло несколько дней после тяжкого похода братьев. Теперь они сидят на поляне вокруг котла, в котором варится говядина. Двое суток караулили они в лесу бычьи туши, спрятавшись неподалеку от них. Но никто так и не пришел за мясом, и оно грозило испортиться. Тогда братья решили воспользоваться мясом и до поры до времени пожить в свое удовольствие. Так они и сделали: перетащили туши к себе в амбар, заполнив его до отказа, а шкуры развесили на жердях. И теперь на поляне возле избы бурлит и клокочет огромный котел с говядиной, клокочет с утра до вечера, и желудки братьев всегда туго набиты. Не ведая забот, они весело коротают дни, занятые то едой, то сказками и поверьями, а иногда предаются сладкому сну, положив головы на кочки, и тогда содрогается от их храпа гулкая поляна.

Утро было чудесное, небо отливало яркой синевой, из леса доносился шорох слабого ветра. Братья собрались вокруг котла — кто сидел на пне, кто прямо на сухой поляне — и наслаждались обильным завтраком. Тут же лежали собаки, разгрызавшие жилистое бычье мясо. Лица братьев светились довольством и безмятежным покоем.

Т и м о. Спасибо хозяину Виэртоле и за эту трапезу.

Ю х а н и. Честь и хвала ему!

А а п о. Но и этот пир нам еще дорого обойдется. Виэртола дела так не оставит.

Ю х а н и. Но ведь закон на нашей стороне. Думаю, это и Виэртола поймет и бросит к черту все тяжбы. Давайте есть мясо, братья, и пусть оно спокойно переваривается в наших желудках, — нашим спинам ничто не угрожает. Но нам надо больше двигаться, ребята, больше двигаться, ведь бычье мясо — пища тяжелая.

Э р о. Возьмемтесь за руки, встанем в круг да отпляшем по-братски. Попрыгаем — и в животе сразу полегчает.

Ю х а н и. Ну, это не для нас — прыгать, как глупым сорокам! Нет, мы придумаем кое-что другое. Эх, где вы, буйные дни детства? Братья, тряхнем-ка стариной да покатаем деревянный круг, как, бывало, в прежние времена на пыльной дороге в Тоуколу. Поляна у нас тут ровная, а пни, если помешают, мы с корнем вырвем да прихватим еще кусочек того песчаника. Ну, братья, разделимся надвое. Кто проиграет, должен съесть вечером десять фунтов говядины.

Т у о м а с. Идет!

Ю х а н и. Десять фунтов, братцы?

Э р о. Точно так! Десять фунтов в наказание тем, кто не справится с кругом.

Ю х а н и. По трое с каждой стороны было бы в самый раз, но ведь нас семеро.

Л а у р и. Я не буду играть; пойду лучше поищу в лесу подходящего дерева на разные поделки, чем носиться и потеть тут с вами, как глупому мальчишке. Играйте себе, а я пойду в лес с топором под мышкой.

Порешив на этом, братья покончили с завтраком и отправились расчищать площадку для игры. Выкорчевав пни на поляне, они проложили на ней дорожку, захватив и край сухого песчаника. Через несколько часов братья, с крепкими березовыми кольями в руках, были готовы к игре. Они разделились на две партии: в одном конце встали Юхани, Симеони и Тимо, в другом — Туомас, Аапо и Эро. Деревянный круг заметался между ними, и только гулкое эхо вторило ударам кольев по деревяшке, которая с шумом носилась взад и вперед.

А Лаури с топором бродит по лесу. Он идет медленно, внимательно осматриваясь, и как только его глаз замечает нарост на дереве, причудливо изогнутый сук или целую шапку из спутавшихся между собой ветвей на вершине березы или сосны, Лаури сразу же останавливается. Вот ему повстречался высокий пень сваленной бурей ели, и он долго в раздумье рассматривает его, потом начинает выдалбливать в пне яму. Покончив с нею, он размышляет: вот придет весна, и тут непременно совьет себе гнездо горихвостка или маленький пестрый дятел. Лаури старательно примечает место и продолжает путь. Пройдя немного, он видит плакучую березу, на стволе которой торчит огромный нарост, круглый как рождественский каравай. Он отбивает его и, решив смастерить из него отличный ковш, захватывает с собой. И опять он шествует, и его зоркий глаз замечает на отвесной скале причудливо изогнутый можжевельник. «На что бы он мог пригодиться?» — думает он, и после двух взмахов топором деревцо валится. Лаури очищает кору, с минуту, ухмыляясь, смотрит на находку и, захватив ее с собой, бредет дальше.

До слуха его доносится звон колокольчиков деревенского стада. Лаури прислушивается, потом громко кричит, чтобы спугнуть волка, и ему приветливо отвечает звонкое эхо. Так он идет все дальше; взбирается на поросший вереском холм и видит на вершине сосны ком переплетенных ветвей, тихо покачивающийся под дуновением легкого ветра. Свалив сосну, он срубает эту ветвистую шапку и садится, чтобы рассмотреть ее.

Долго он сидит в размышлении, изучая и эту удивительную шапку, и нарост, и изогнутый можжевельник. «И как только сотворила вас природа? Что изогнуло этот можжевельник?» И, опустив голову на старый, заросший травой муравейник, он пытливо смотрит на вершины деревьев, на плывущие облака, размышляет о премудростях мироздания. Издалека, с поляны Импиваары, доносятся удары кольев по деревянному кругу. Лаури силится отогнать все думы и уснуть, но сон упорно бежит от него. Однако на такие случаи у Лаури есть испытанное средство. Он обычно воображает себя маленьким кротом, который копошится в своем тихом подземном царстве и наконец засыпает на песчаном ложе; иногда Лаури представляет себя мохнатым медведем, спящим в мшистой берлоге под корнями ели, — пусть наверху бушует зимнее ненастье. Стоит Лаури подумать о таком, и сон почти всегда смыкает его веки. Вот и сейчас он вообразил себя кротенком, что возится глубоко под землей.

Он уснул, а сон продолжает его причудливые думы. Ему кажется, будто все его тело вдруг сжалось в комок, и он превратился в бархатистого крота: глаза стали крошечными, руки раздались в широкие лапы — и крот, копошащийся под корнями ели, был готов. Роя и копая, он пробрался вверх по прогнившей сердцевине сосны и, поднявшись до самой вершины, увидел, что сидит в гнездышке из мха в той самой ветвистой шапке, которую он только что срубил. «Здесь хорошо, я навсегда тут останусь», — подумал он, поглядывая своими узкими кротовьими глазками из маленького окошка. Он видел под собой мрачный мир, окутанный печальным осенним сумраком. Он видел и крутую Импиваару, но она была в такой безбрежной дали, что холодело сердце. Среди вечернего леса стояла там унылая изба; за нею, на гулкой поляне, Лаури увидел своих дорогих братьев, катавших вместе с пастором круг. И горькие рыдания подступили к горлу Лаури, но слезы застыли в тревожном бессилии.

Лаури все смотрел на Импиваару. По всей поляне длинной полосой были расстелены сырые бычьи шкуры, и по ним-то и катился гудевший круг. Братья лихо размахивали кривыми березовыми кольями, но еще отчаянней махал своим священным мечом пастор. Меч этот был выкован из крепчайшей стали, из старых конских подков — так похвалялся сам пастор; гордо потрясая в воздухе оружием, он то и дело колотил им по дубовому щиту христианской веры, что висел на левой стороне его груди.