Алексис Киви - Семеро братьев

А а п о. А что придумаешь из ничего?

Ю х а н и. Да ведь и мир наш был сотворен из ничего. Почему бы из того же самого не сотворить сейчас хоть одну лепешку из отрубей?

А а п о. Да, будь мы владыкой всемогущим…

Ю х а н и. Ах! Да будь мы у него хотя бы его мальчишками на побегушках, мы бы сейчас прыгали в золотых чертогах да уплетали, ребята, манну, чистую манну. И мед бы пили, как воду из речки. Вот как мы бы пировали. И, позевывая, слушали бы, как рассказывает нам какой-нибудь нищий с земли о семерых жалких братьях там, внизу, возле илистого болота Сомпиосуо, — как они валяются в дымной избе, сбившись в кучу, точно летучие мыши в дупле сосны, и воют волками от голода.

Э р о. Что ты нас баснями потчуешь? Идемте-ка в лес Куоккалы да прочешем его получше. Осенью мы слишком быстро от него отстали.

Ю х а н и. Медведи убрались оттуда к черту, это уж почти наверняка.

Э р о. Почти! Какая глупость — сидеть тут сложа руки и голодать, когда можно раздобыть отличное жаркое? Надежда слаба, но все же попробуем. Пойдем в лес и, если не встретим медведя, может нападем на другого зверя. А если и с этим ничего не выйдет, то ведь оттуда рукой подать до дома Куоккалы, где мы можем занять хотя бы по хлебу на брата да еще меру-другую гороха. Ведь помощи-то в конце концов у людей надо искать, если сами не сумеем выпутаться из беды. Попросим в долг — вернем, когда сможем.

Так толковал Эро, и остальные братья сочли за лучшее последовать его совету. С ружьями и собаками они направились в лес Куоккалы. Легко скользили лыжи по насту, однако братья шли задыхаясь, медленнее обычного; выносливые прежде ноги теперь быстро утомлялись. Они пришли в лес и принялись рыскать по нему вдоль и поперек в поисках медведя, но безуспешно. Близился вечер, и братья оставили уже всякую надежду, однако по совету Эро решили еще раз проверить окрестности утеса, стоявшего в чаще. Едва они подошли к нему, как собаки громко залаяли, и из густого ельника вылезла медведица и бросилась прочь, только снег заклубился следом. Она сворачивала то туда, то сюда, а братья на лыжах бежали за нею. Морозный воздух сердитым эхом отзывался на лай собак. Наконец из ружья Туомаса раздался выстрел, и медведица, обливаясь кровью, поползла по снегу. На нее набросились собаки, подбежал охотник с крепким копьем, и тут зверь почти без сопротивления принял смерть от копья и острых собачьих клыков. Упав на лапы, он испустил последний вздох на окровавленный снег. Но не успели братья собраться вокруг добычи, как из лесу опять донеслись яростный лай и визг. Два годовалых медвежонка, спасаясь от собак, выскочили из своей берлоги, в нескольких сотнях шагов от первой. Между мохнатыми медвежатами и храбрыми Килли и Кийски завязалась жаркая кровопролитная борьба. Братья с копьями поспешили на помощь и, свалив отчаянно защищавшихся медведей, положили конец схватке.

Между тем подошел вечер. Богатую добычу отнесли к подножию мшистого утеса, на вершине которого росли ели, и братья разожгли огонь. С подветренной стороны настелили еловых лап для ночлега; из еловых ветвей соорудили с помощью кольев щит от ветра, и костер спокойно запылал ровным пламенем. Затем братья принялись за вкусный ужин: отсекли лапу у медведицы, разрезали на ломти, поджарили их на огне и с удовольствием набили свои голодные желудки; не забыли они и о Килли и Кийски. Забота о еде теперь отпала на много дней, и усталые, но сытые братья улеглись на ложе из хвои. Собаки тоже отдыхали после долгой горячей погони; опустив морды на лапы, они время от времени приоткрывали глаза и благодушно поглядывали на окровавленные туши зверей. Все спало возле жаркого пламени под мерцающими на небе звездами. Вокруг засохшие ели потрескивали от мороза, а в глубине леса вздыхал и завывал студеный ветер. На рассвете братья с добычей направились домой. Тяжела была их ноша, но приятна.

Весна выдалась ранняя и пригожая. Братья усердно рыбачили на светлом Ильвесъярви, много горбатых окуней и золотистых красноперок запуталось в их сетях или попало на крючок. Не одну прохладную летнюю зорю просидели братья под прибрежной душистой черемухой, выуживая обитателей Ахтолы. Над застывшей гладью озера, покрякивая, летали утки, и пуля братьев то и дело подбивала их на лету. Весна цвела и на берегах Ильвесъярви и на лугах и нивах вокруг избы; пышно росли хлеба, набираясь сил под знойным солнцем и в мягкой ночной прохладе. В это лето тоже не раз принимался дуть северный ветер, за которым следовала холодная, безмолвная ночь, но теперь заморозки были глубоко внизу, под землей Сомпионийтту; они прислушивались ко всему, но не могли поднять голову из-под плотного травянистого покрова. На славу росли хлеба и травы в это жаркое лето. И время от времени благоуханную землю увлажнял ласковый дождик. В вёдро братья выкосили луга и сжали рожь с тяжелым колосом, и, точно высокие башни, стояли на Лухтанийтту и Сомпионийтту стога, а вокруг избы — скирды. Урожай был богатый, и братья всегда с радостью вспоминали свое «золотое лето».

А когда было покончено с жатвой и севом, братья однажды в субботнее утро отправились в поход, к которому они так долго готовились, — к пастору, экзаменоваться. Он принял их с отеческой лаской, и, к своей великой радости, убедился, что читают братья безупречно, а кое-кто даже заслуживал высокой похвалы; Лаури он объявил первым чтецом во всей деревне Тоукола. Пастор заметил также, что братья четко и толково разбираются в слове божьем, и поэтому когда они через неделю в воскресенье возвращались с причастия, у каждого в руке был Новый завет в кожаном переплете, выданный им в награду за старание. Довольные, с серьезными лицами вошли братья в избу, которую чисто подмел и украсил ветками Кюэсти Таммисто, ухаживавший в их отсутствие за скотом. Братья пообедали, а после ухода Кюэсти каждый принялся читать про себя библию, и в избе воцарилась глубокая тишина.

Так минуло чудесное лето, настала осень, ясная и прохладная, пришла зима, а за нею снова счастливое лето. Все последующие годы приносили с собой счастье и удачу в дом Импиваары. Трудолюбие — источник счастья, и братья трудились не покладая рук; поля непрерывно расширялись, год от года прибывало хлеба в закромах, коней в конюшне, скотины в хлеву.

В конюшне еще стояла старая одноглазая Валко, однако по обе стороны от нее резвились в своих стойлах два стройных гладких жеребенка, один — купленный в Таммисто, другой — у старика Куоккалы. Жеребята звонко похрустывали свежим луговым сеном, беспечно поглядывая на свою старую соседку, и порой досаждали ей тем, что норовили перебраться к ней через низкую перегородку. А Валко стоит сердитая, поджав уши, губа отвисла до самых яслей, а стершиеся зубы с трудом пережевывают корм. В хлеву стоит десять голов скота. Откроешь дверь — и тебя встретят простодушным взглядом восемь степенных коров и два быка, похожие на два кряжистых смолистых пня. Старшего из них решено уже будущей весной лишить свободы и смирить с судьбой рабочего вола, но младший и впредь может привольно носиться по выгону. Вот как обстояли дела в хлеву, где усердней всех трудились заботливые руки Симеони.