Алексис Киви - Семеро братьев

Юхани, таким образом, помолвлен, в его сердце вновь вспыхнула старая любовь. Но жених все еще пыхтит и обливается потом, тайком поглядывая на свою невесту. Вдруг он срывается с места и спешит на луг Оянийтту, чтобы посмотреть на лошадей. Он видит обеих молодых кобылок Импиваары, видит — и все-таки не видит. В эту минуту он и журавлей принял бы за лошадок. Мысли его витают вокруг невесты, хотя он сам еще не верит в ее существование. Это удивительный для него день. И он спешит обратно к избе, страстно желая видеть свою Венлу. Юхани шагает уверенно и еще в поле слышит бойкий польский марш, который наигрывает Микко. Неожиданно губы Юхани вздрагивают, на глазах появляются слезы, которые он утирает своим могучим кулаком. И ему чудится, будто он попал на райское празднество. Придя в Юколу, он не замечает близнецов Раямяки, скачущих по двору верхом на палках, не видит и самого маленького сыночка Микко, который катает на крыльце свою тележку. Юхани твердым шагом входит в избу, и в его взгляде сквозят торжество и уверенность.

Между тем на холме Юкола мало-помалу собирались парни Тоуколы. Группа их стояла уже между дровяным сараем и конюшней; с трубками в зубах, они осматривали дровни и телеги, рессорную одноколку кожевника, купленную на ярмарке в Хяменлинне. Они разглядывали все это и обменивались мнениями, однако спустя некоторое время то один, то другой из них стал подходить к избе. Кто прислонился к стене или встал по обе стороны крыльца, кто ждал в сенях, прислушиваясь к шумным приготовлениям в доме. Наконец открылась дверь, вышел Аапо и пригласил гостей в избу.

Парни Тоуколы вошли и столпились слева, между дверью и боковым окном. Они стояли степенные и серьезные, прижав картузы к губам. Среди них можно было увидеть Аапели Киссалу, косо поглядывавшего назад, на дверь; там же стоял Эро Кунинкала, упорно глазевший в пол. Возле них у окна сидел Микко со скрипкой, ворочая за щекой табачную жвачку и изредка сплевывая. У его колен стоял младший сын, отцовский баловень. Возле стола, опершись на полку, стоял кантор, готовый начать проповедь, от которой побегут мурашки по спине; вид его внушал страх. Громко откашливаясь и поглаживая указательным и большим пальцами подбородок, он бросал суровые взгляды то направо, на парней Тоуколы, то налево, где между столом и северным окном стояли братья Юкола, молча глядевшие в пол. Возле очага собрались семья кожевника, старуха Лесовичка с дочкой и Кайса Раямяки, которая, с перемазанным табачной жвачкой лицом и с кисетом в руках, сидела на скамейке, раскачиваясь всем телом. В углу, между очагом и дверью, возле сосновой колоды и ушата с водой, стояли сыновья Раямяки — Хейкка, Рёва и близнецы — и удивленно глазели на молчаливую толпу в избе. А кантор по-прежнему стоит у стола. С важным видом держится он рукой за подбородок, наконец раскрывает рот, но, кашлянув, снова закрывает его. И опять он кидает в обе стороны грозные взгляды и морщится, словно жует пучок полыни. Наконец он начинает следующую речь:

— Сатана, что рыщет вокруг, точно алчный лев, и пышет ядом в мир божий, зажег и в сердцах этих соседей пламя гнева и мести. Сначала оно тлело маленькой искоркой в куче хвороста, но скоро пошло и вширь и ввысь, вспыхнув страшным лесным пожаром. Сперва оно было всего с крохотную муху, а потом разрослось и раздобрело, как бык на откорме, и застелило свет божий густым дымом. Так темный бес стал владыкой над людьми, и они с кулаками стали бросаться друг на друга, а после лютой драки расходились с ссадинами, глубокими ранами и шишками на лбу. Горе превеликое! Небеса вздыхали, горы и долины вздыхали и даже твари неразумные вздыхали, а темные силы и ад ликовали. Многие думали, покачивая головой: «Звенеть еще кандалам, свистеть розгам, и уведут ребят в студеную сибирскую тундру из дорогого отечества». Не один так пророчил, но ложно было его прорицание, и за то честь и хвала богу Саваофу. Поглядите — не странно ли: братья оставили мир людской, соседей по деревне и весь род человеческий и удалились в темный лес. И опять многие подумали: «Так-то вот и получаются разбойники — семь кровожадных разбойников в лесах Суоми». Но честь и хвала Саваофу за то, что они оставили всех пророков с длинным, двухметровым носом!

Лукавый ли заманил братьев в лес, как некогда попа из Туусулы {99} 99 …как некогда попа из Туусулы… — В народном предании рассказывается о некоем попе из местечка Туусула: одержимый нечистым духом, он ушел в леса. , или их тянула туда сила небесная, как Иоанна Крестителя, — не берусь сейчас судить. Но дьявол и там изо всех сил старался толкнуть их на пагубный путь. И винным зельем их искушал и сиропом, а еще, как они сами рассказывают, закинул их в высь поднебесную, в страшное строение, именуемое башней из юфти, и показал оттуда землю, показал ее как страшный хаос, чтобы от испуга отнялся разум у человека. Вот что он замышлял, но эта затея для него же самого обернулась позорной пощечиной, а ребят вовремя направила на путь истинный. Они храбро бросились в схватку против собственного сердца, против глубоко укоренившейся лени, против скудной, суровой земли, холодных трясин и болот, и все одолели своей твердой волей и с помощью бога Саваофа. Эйя! Вот они снова возвращаются к людям, и не разбойниками, а добрыми крестьянами. С торжественным стуком катится их телега, и везет ее пара молодых, резвых кобылок, а следом с мычанием шествуют гладкие коровы и крутолобый бычок. Так они возвращаются, и не из разбойничьего вертепа, а из выстроенного собственными руками дома, из пригожей Импиваары. Эйя! Еще пуще прославился через них Саваоф, а рогатый сатана в преисподней посрамлен навеки.

Вот стоят они, заслужив похвалу, и теперь протягивают руку примирения своим бывшим недругам. И вам, почтенные миряне Тоуколы, отныне нечего стыдиться называть друзьями братьев Юкола; ибо не в сраме погрязли они, а сверкают в сиянии добродетели. Потому примите пенную чашу мира и не заставляйте их понапрасну протягивать руки, коли хотите впредь уберечься от зла. Смотрите: уже солнышко садится, ласково оглядывая угасающим оком румяный небосвод. Знайте: то символ божьего милосердия, знак бывшим врагам, дабы они по-братски помирились и сатану с бесами так треснули бы по лбу, как их еще никогда не бивали. Такова воля господня, а заодно и моя. Кто же ни уха, ни сердца не склонит к речам нашим — да падут на того анафема и маран-афа, да поджарят его в конце концов в аду! Услышь меня, Саваоф, услышь меня, владыка всевышний, осанна!

Так говорил кантор, и слова его сильно взволновали женские сердца. И хозяйка кожевника, и бабка Лесовичка, и шустрая Венла, и Кайса Раямяки, измазанная табачной жвачкой, — все плакали навзрыд; их хлюпанье напоминало плеск новой плотной дерюги в руках прачки, когда она стирает ее в чане со щелоком. А парни Тоуколы и братья Юкола подошли друг к другу и в знак примирения крепко пожимали руки. И хотя в рукопожатиях и была заметна неловкость, хотя обе стороны и поглядывали друг на друга исподлобья, это примирение было сердечным, искренним и прочным. Кантор, сидя у стола за кружкой пива и чашкой дымящегося пунша, восторженно улыбался. Белые ковши с пивом ходили по кругу от гостя к гостю, а потом и от гостьи к гостье, потому что в избе уже собралась и толпа девушек из Тоуколы. Тем, кто стоял у очага, перешептываясь между собой, проворная Венла подавала кофе. Но чашку от нее принимали не сразу, а только после того, как просьба была настойчиво повторена два-три раза. В этот вечер не забыли и Микко-музыканта и щедро угощали его пивом и вином, после чего он тотчас принимался усердно поплевывать на колки и настраивать свой не раз уже склеенный инструмент. И наконец из скрипки вырывалась прелестная шведская кадриль. Видя, что никто не выходит на середину круга, он обрывал игру и начинал веселую, задорную польку. Ее он играл азартно и долго, однако ни одна пара так и не кружилась в вихре танца. В конце концов раздосадованный старик резко останавливал смычок и, ворочая языком табачную жвачку и сплевывая, принимался перебирать пальцами звонкие струны.