Алексис Киви - Семеро братьев

Народ сидел молча. У заднего окна примостился Аапо и время от времени внимательно поглядывал на круглолицую смуглую девушку, серьезную и голубоглазую, которая шепталась с Венлой. На ее лице лежал милый отпечаток застенчивой невинности. Аапо с любопытством рассматривал ее, силясь вспомнить ее имя, однако оно так и не пришло на память. Толкнув в бок кантора, он справился у него, а тот сразу ответил: «Да это же Хинрика Конккала». Лицо Аапо просияло, и он сказал Микко: «А ну-ка, дайте нам кадриль». Микко снова заиграл, и Аапо подошел к застенчивой дочери Конккалы, приглашая ее в пару. Девушка последовала за ним и встала рядышком, смущенно улыбаясь и заливаясь пунцовым румянцем. В круг вышли и другие пары, и под пиликанье скрипки Раямяки в просторной избе наконец началась кадриль. В очаге весело пылал огонь, в щипцах потрескивала лучина; широкие половицы сильно тряслись под ногами парней и девушек, танцевавших с важностью, в торжественном молчании.

Кантор все сидел за столом. Он с удовольствием выпил уже два пунша и три чарки вина и теперь с улыбкой смотрел на танцующую молодежь. На щеках его появился яркий румянец. А когда кончилась невероятно долгая кадриль, кантор поднялся, заявив, что ему пора идти. Он выпил на дорогу, произнес небольшую прощальную речь и с благодарностью покинул Юколу. От лошади, которую ему настойчиво предлагали, он отказался и зашагал с палкой в руке. Юхани проводил его через широкий двор и проворно распахнул перед ним ветхие и шаткие ворота Юколы. Всемогущий миротворец постоял еще минуту, любуясь звездным небом; побеседовав с Юхани о погоде, он наконец попрощался. Юхани ответил ему низким поклоном и шаркнул ногой, отчего об стену хлева дробью застучали песок и гравий. Вернувшись в веселую избу, Юхани промолвил про себя: «Все же он сделал великое дело». А кантор в черном картузе, с палкой в руке, шагал, улыбаясь, по дороге к приходскому селу; щеки его пылали, словно алые розы.

Шум веселья и игр в доме Юкола усиливался час от часу и в конце концов перешел в бурное ликование. То отплясывали кадриль, то головокружительную польку, почти не зная отдыха; пол грохотал, под каблуками парней прогибались крепкие половицы. Весело пылал огонь, бойко взвизгивала скрипка Микко, а в ответ ей будто мяукал потолок и дребезжали закопченные грядки. От парня к парню ходило пенное пиво, от женщины к женщине — дымящийся кофе. И Кайса Раямяки предсказала братьям по кофейной гуще счастье до самой могилы.

Так веселились на празднике в Юколе, так была испита чаша дружбы, и гости разошлись только на рассвете.

Почти десять лет минуло с тех пор, как братья переселились на поляну Импиваары, где теперь стояла славная усадьба. Но еще краше стала старая Юкола, возрожденная семью удальцами. На две части был теперь поделен их родной уголок. Первой половиной, самой исконной, владел Юхани, а другой — Аапо, у которого, по соседству с Юхани, тоже было крепкое хозяйство. Пополам была разделена и Импиваара, где с общего согласия стали хозяйничать Туомас и Лаури. Тимо получил торп {100} 100 Тимо получил торп… — См. примечание 11. Кеккури, а Эро — Вуохенкалму, которыми и они сами и их дети могли пользоваться безвозмездно до самой смерти. Братья все женились, за исключением Симеони; отказавшись от земли и женитьбы, он решил остаться холостяком и жить в доме Юхани Юкола. О братьях можно также сказать, что они всегда жили и трудились, как подобает благопристойным людям, каждый на своем месте. Нищие часто хвалили хозяев Юколы, Импиваары, Кеккури и Вуохенкалмы за их гостеприимство. Кроме Симеони и Тимо, все братья на веки вечные отказались от губительной водки; Симеони, человек тихий и смирный, кое-когда все же сбивался на пагубный путь пьянства, равно как и Тимо, хотя тот пил еще реже, раз-другой в год.

Когда умер судебный заседатель Мякеля, кто занял его место? Аапо Юкола, всегда стоявший за справедливость и согласие. Кого после смерти старого яхтфохта возвели на эту должность? Кого же, как не Эро из Вуохенкалмы, человека бойкого и расторопного — он умел и читать и писать, да еще и газету получал раз в неделю из Турку.

Юхани взял себе в жены Венлу, дочь бабки Лесовички, и прожил с ней немало радостных дней, хотя в доме порой и бывали небольшие ссоры. Венла была исправная хозяйка, но баба малость болтливая и сварливая. Частенько она часами пилила своего муженька, этого «олуха», «сову», «увальня», как она обычно выражалась. Но случалось, что и Юхани выходил из себя и, громко бранясь, приказывал «бабе, которой бог дал меньше ума, чем мужику» тотчас замолчать. Так он кричал, стучал кулаком по столу, бушевал точно гроза. Венла, будто бы испугавшись замолчит, а сама исподтишка пересмеивается с плутовкой работницей. Они хлопочут у печки и тайком хихикают, в то время как Юхани сидит у стола на скамье и ворчит, а подчас со слезами на глазах горько сетует на бога, который ему «дал и прочно скрепил» с ним такую строптивую и злую жену.

Но однажды разразился скандал из-за Аапели Карккулы. Юхани опять бранился со своей женой, А Аапели, немного подвыпивший, сидел на лавке и сдуру вздумал вмешиваться в семейные дела, горячо защищая Юхани. Юхани разошелся вовсю и называл Венлу пустышкой, а Аапели, глупый человек, воображая, будто доброе дело делает, обозвал ее еще беспутной, нахлебницей и безродной. Но тут глаза Юхани вдруг засверкали, он вскочил и, как разъяренный медведь, ринулся на оторопевшего Аапели. Тот зайцем юркнул в дверь, Юхани за ним, и загрохотали тут двери, сени и крыльцо. Перепуганные собаки, лежавшие у входа, взвизгнули и, поджав хвосты, кинулись в сторону; они с опаской глядели вслед мужикам, которые стрелой пронеслись через каменистый двор. Впереди с отчаянным ревом мчался Аапели, за ним скакал взбешенный Юхани. А из избы доносился звонкий смех Венлы и девки-работницы. Однако догнать Аапели Юхани не удалось, и он уже у ворот повернул обратно, грозясь когда-нибудь проучить этого задиристого молокососа Карккулу. Войдя в избу, он грохнул кулаком по столу и сказал: «Меня ругай, но жены моей не трогай! Другой такой жены во всем Шведском королевстве не сыщешь». Так он похвалялся. И точно, по части хозяйства эту женщину не в чем было упрекнуть. Правда, она была большая охотница до кофе, и Юхани то и дело ворчал на нее за это; но хозяйка не очень-то обращала на это внимание — на огне, как и прежде, клокотал пузатый кофейник. Да и сам ворчун всегда охотно принимал из пухленьких рук жены дымящуюся чашку. Мало того — бывая в городе, он никогда не забывал купить своей Венле кулечек кофе и изрядный кусок сахару.

Венла подарила муженьку здоровых, цветущих наследников. Но вначале дело шло не так, как хотелось Юхани. Первым плодом их любви была хитроглазая девочка, что очень опечалило и даже рассердило отца. Почему ему не даровали славного парня? Однако Юхани надеялся, что в следующий раз дело будет иначе. Прошел год, кончался другой, и Венла родила вновь, но опять девочку. Старуха теща, завернув ее в белые тряпки и сладко улыбаясь, понесла показать ребенка сердитому отцу. Юхани пришел в восторг, думая, что исполнилась его надежда, и спросил: «Мальчик или девочка?» — «Сам, зятек, погляди», — отвечала старуха. Юхани посмотрел и в сердцах крикнул: «Убирайтесь к черту со своей козявкой!» Однако, оставшись один, он минуту спустя промолвил: «Да благословит господь все-таки мое семя!»