Петр Радченко - На заре

Филимонов пожал плечами, проговорил:

— Идем, Никита Гаврилович. Мы же договорились.

Копоть обернулся к станичным богатеям, изнывавшим у крыльца от духоты, поклонился в пояс, пропел просительно:

— И вас, дорогие други, господа казаки, приглашаю.

В саду стояли столы, уставленные холодными закусками, вазами с фруктами, графинами с вином, водкой и наливками. Воздух был напоен ароматом спелых плодов.

— Присаживайтесь, други, господа, — сказал Копоть, приглашая гостей к столам. — Извините, что обед так скромен — все делалось наспех.

— Было бы пития в избытке, а за скромность яств душа жаждущего не возгневается, — поблескивая золотым крестом на округлой груди и вожделенно поглядывая на графин с водкой, пробасил станичный поп в черной рясе.

— Воистину так, батюшка, — согласилась пухлощекая вдова, жена погибшего в Крыму статского советника. — Хотя мы так наголодались, что вы и представить себе не можете!

Много здесь было и екатеринодарской буржуазии, в свое время отступившей в Крым и теперь вернувшейся с десантом на Кубань, тая надежду на успех врангелевской операции. Копоть обратил внимание, что среди гостей, а также и военных много было людей нерусского происхождения… Ему это не понравилось. Потом он забыл про них, окунувшись в другие заботы.

Гостей обслуживали молодые казачки, как на подбор, грудастые, румянощекие. Они украдкой поглядывали на незнакомые им наряды худосочных дам, прибывших с экспедицией, шептались между собой, прыскали со смеху.

Вокэр с заморской холодной пренебрежительностью шарил глазами по всей этой пестрой, разношерстной массе, присматривался к некоторым молодым дамам, девицам, их смуглым, обворожительным лицам, бормотал про себя:

— Очень хорошо, очень хорошо!

Бокалы и стопки были уже наполнены вином, водкой, наливкой. Филимонов снял шапку, повесил на сучок яблони, причесал жидкие седые волосы, пригладил короткие густые усы и клиновидную бородку, застегнул пуговицу на воротнике белого бешмета, выступавшего из глубокого выреза черкески, и приготовился к выступлению, но оживленный шум и гомон не умолкали, мешали ему начать застольную речь. Копоть повел глазами вокруг и, не найдя Марьяну, стиснул зубы.

«Ну погоди, негодница, я проучу тебя за непослушание! — обозленно произнес он мысленно. — Шутка ли, сам генерал Филимонов пожаловал на обед, а она не удостоила чести… спряталась, паршивка!..» Но тут генерал поднял стопку, и мысли войскового старшины прервались.

— Господа! — наконец заговорил Филимонов. — Разрешите мне провозгласить тост за наше возвращение на просторы родных кубанских полей и за успешное начало освободительного похода доблестной русской армии против большевистских полчищ, заполонивших многострадальную кубанскую землю.

Раздались громкие аплодисменты, крики: «Да здравствует наш кубанский край! Да здравствует наш командующий, храбрейший из храбрейших кубанцев — генерал Улагай!» Филимонов поставил стопку на стол, выждал тишину и продолжал:

— Я должен вам сказать, господа казаки, что мы пришли на Кубань не с пустыми руками: у нас теперь есть первоклассное вооружение, надежный офицерский состав, есть людские силы, хотя их еще недостаточно… Тут мы возлагаем большие надежды на кубанское казачество. Наши офицерские части за счет мобилизованных контингентов на Кубани должны будут развернуться в крупные соединения. — Он сделал небольшую паузу, потом прибавил: — Четвертого августа мы, то есть атаманы Кубани, Дона, Терека и Астрахани, заключили соглашение с Врангелем на предмет того, что в случае успеха нашей операции на Кубани все эти области станут независимыми в своей внутренней жизни автономными казачьими областями.

— Ура! Ура! Ура! — дружно грянули приглашенные, потрясая бокалами, стопками.

Филимонов высоко поднял свой хрустальный сосудец с искрометным вином, осушил его до дна и сел. Его примеру последовали остальные.

Из дома вышел празднично одетый старый Копоть: на нем была новенькая черкеска табачного цвета, на груди сияли начищенные кресты и медали. Сын с опаской покосился на него. Филимонов обратил внимание на старика, поинтересовался, кто это.

— Мой батько, — ответил Копоть.

— Геройский старик! — воскликнул Филимонов. — Просите его к столу.

Старый Копоть, польщенный вниманием генерала, прежде чем сесть за стол, поклонился Филимонову в пояс, сказал:

— Покорнейше благодарствую, ваше превосходительство. Сын считает, что я уже выживаю из ума, сторонится меня на людях, но я еще тово… могу и показать энтим, что моих лошадок увели, где раки зимуют.

— И такое скажете, папаша! — с нескрываемой досадой бросил ему Копоть.

Филимонов протянул старику рюмку с водкой:

— Выпьем за старую гвардию, добрый казак!

Старый Копоть опрокинул рюмку над беззубым ртом и даже не поморщился. Еще раз отвесил генералу земной поклон и сел рядом с сыном. Вскоре о нем забыли. Старик чувствовал себя одиноким и лишним. Чтобы заглушить обиду, он выпил кряду, не закусывая, две рюмки наливки, затем стакан вина и, осмелев, обратился к Филимонову:

— А скажите, ваше превосходительство, не получится опять конфузия [348] Конфузия — неловкость, беспорядок, замешательство, оплошность, смущение, конфуз. — прим. Гриня ?

— То есть? — непонимающе посмотрел на него Филимонов.

Копоть подумал: «Так и знал, что начнет молоть…» Незаметно толкнул отца в бок. Старик отмахнулся.

— Постой, не шпыняйся [349] Шпынять — колоть, тыкать чем-нибудь острым; укорять, попрекать, донимать чем-нибудь, колоть словами, дразнить. — прим. Гриня ! — сказал он и, наклонясь через стол, прохрипел: — Я кажу про то, как бы заново тикать [350] Тикать — убегать, скрываться. — прим. Гриня не довелось войску белому. Красные Корнилова разбили, Деникина потурили, а теперички с моря не так просто их взять!

— Возьмем! — убежденно заявил Филимонов. — За нашей спиной — Англия!.. И другие великие державы.

— Ну разве что так… — протянул старый Копоть и, вздохнув, покрутил головой: — Хотя задаром та Англия ничего нам не даст. В прошлом году в нашей станице братья Некрасовы, Иуда и Савелий, вкупе с Малышевым и Жигалкой собрали два эшелона хлеба и выменяли в Англии на тот хлеб танки. А что толку? Танки те к большевикам попали. Тут у нас песню потом такую пели:

«Пошел, пошел молоть!» — раздраженно бормотал себе под нос Копоть и, видя, как недовольно скривился Филимонов, сказал отцу:

— Папаша, вы бы пошли позвали Марьяну. Где она там запропастилась?

«Гонит!» — промелькнула мысль в голове старика. Хотел было запротестовать, но, зная крутой нрав сына, решил покориться, ушел.