Петр Радченко - На заре

— Нет, нет! До прибытия резервов надо быть очень осторожными в смысле продвижения, — категорически возразил Казанович, и на его лисьем волосатом лице выразилась гримаса неудовольствия.

— Нужно мобилизовать казачество, — сказал Драценко. — Я уверен, что казаки поддержат нас, поднимут восстание против Советов. — Он взглянул на Филимонова. — Вот и Александр Петрович такого же мнения.

— Да, я считаю, что на казаков вполне можно положиться, — неуверенно проговорил генерал.

— Почему же они тогда так враждебно встретили нас в Приморско-Ахтарской? — спросил Улагай. — В станице остались в основном только старики да дети.

— Линия поведения казаков вполне естественна, — сказал Драценко. — Они выжидают, как у нас пойдет дело. Первый же наш успех окрылит их.

— И все же я рекомендую исходить из реальных возможностей, — проговорил Улагай после небольшого молчания. — Главное сейчас форсировать высадку и разворачивать боевые действия. Прошу, господа, высказаться по поводу внесенных поправок в план наступления.

— Разрешите, — попросил слова Казанович и неторопливо начал: — Я одобряю этот план и голосую за. Рельеф местности данного района сложный, и другого, болеее удобного пути продвижения наших войск в глубь области нет.

— Ваше мнение, господин Бабиев? — спросил Улагай.

Бабиев проворно подхватился и, пряча за спину левую руку с поврежденными пальцами, скороговоркой ответил:

— Я согласен. У меня возражений нет.

— А вы, господин генерал? — Улагай перевел взгляд на Шифнер-Маркевича.

Тот встал. Это был хорошо сложенный мужчина лет пятидесяти, в казачьей форме. Некоторое время он глядел на командующего молча. В черных его глазах выражалось спокойствие. Он положил руку на эфес шашки, сказал:

— У меня возражений нет.

— Слово за вами, господин полковник, — обратился Улагай к Гейдеману [356] В истории Белого движения на юге России в составе Добровольческой армии упоминается генерал-майор Гейдеман , Константин Иванович — русский военачальник, участник русско-японской и Первой мировой войн. Принимал участие во Втором Кубанском походе. С июня 1918 г. — начальник штаба 1-й пехотной дивизии. 20 ноября (3 декабря) 1918 года был убит в бою с большевиками под с. Спицевкой (у д. Кононовка). Похоронен в Войсковом соборе в Екатеринодаре. — прим. Гриня , заместителю начальника штаба, работнику контрразведки.

Гейдеман поднялся. Почесав голую макушку, он машинально застегнул нагрудный карманчик гимнастерки, и заговорил умиротворяющим голосом:

— В данный момент, господа, все свое внимание мы должны сосредоточить на разгроме большевиков! Другой цели у нас нет и быть не может. Скажу откровенно, меня беспокоят те разногласия, которые наметились между начальником штаба и командующим. Они, эти разногласия, будут только на руку нашим врагам. Обстановка сейчас очень сложная, и я призываю к сплочению, господа… — Он хотел сесть, но, вспомнив, что не ответил на основной вопрос, добавил: — Коррективы полностью одобряю.

Драценко покосился на него, подумал: «Тоже мне примиритель нашелся!»

— Стало быть, мы пришли к общему мнению, — удовлетворенно сказал Улагай и обратился к Драценко: — Господин генерал-майор, подготовьте соответствующий приказ с таким расчетом, чтобы вручить его командирам дивизий не позже как через два часа.

Во двор Копотя въехала открытая легковая машина. Позади сидели жена Филимонова и жена Улагая, рядом с шофером — Филимонов. Остановившись перед крыльцом, шофер открыл дверцы машины. Вышел генерал, потом дамы. Отдавая им честь, Василий Бородуля и штабной офицер щелкнули каблуками, хотели помочь дамам взойти на крыльцо и проводить в дом, но те отказались от услуг и стали подниматься по ступенькам. Филимонов взял жену под руку. Ей было не больше двадцати пяти лет. Темно-русые волосы аккуратно причесаны на прямой пробор, сплетены в две косы, собраны на затылке корзинкой и приколоты роговыми шпильками.

Жена Улагая лет на пять старше жены Филимонова, с красивым горским лицом. Черные, коротко подстриженные волосы вились колечками. На ней длинное платье из тонкой шерсти с поперечными белыми полосками по коричневому полю, длинные зауженные рукава; тонкая талия затянута широким поясом с дорогими украшениями и золотой пряжкой; в глубокое декольте вшита вставка из поперечных белых шнурков, посредине которых снизу до стоячего воротника, отороченного белой тесьмой, поднимался ряд мелких блестящих пуговиц.

На пороге гостей встретил Копоть, любезно раскланялся и провел в предназначенные им комнаты.

Оставшись наедине с женой, Филимонов снял шапку, повесил на стоячую вешалку, всем телом плюхнулся на диванчик и повел усталыми глазами по уютной спальне, обставленной старомодной мебелью, от которой веяло казачьим вековым духом, патриархальностью, и, откинувшись на спинку, облегченно воскликнул:

— Ну, Зинаида Ивановна, скоро мы будем в Екатеринодаре! Понимаешь, в своем родном доме! — Он, всплеснув руками, вздохнул: — Даже не верится!.. Скоро уже полгода, как скитаемся.

Зинаида Ивановна, оглядывая себя со всех сторон перед зеркалом и поправляя черное платье, совсем закрывавшее ноги, спросила:

— Ты надеешься?

— А зачем же мы тогда высадили здесь свои войска? — широко расставив усталые ноги и заложив руки за голову, ответил Филимонов.

Зинаида Ивановна, не отрываясь от зеркала, одернула на платье короткие рукава, обшитые кружевом, поправила квадратный двухсторонний воротник, из прорези которого выступала белая ее шея, подкрасила розовой помадой губы, проговорила:

— Но ты же знаешь, мой дорогой, что этого недостаточно. Надо врага победить.

— Мы победим, Зиночка! — самоуверенно заявил Филимонов. — Кубань отзовется на наш клич, через месяц-полтора будет в наших руках!

— Дай бог, дай бог! Твоими бы устами мед пить! — припав опять к зеркалу, сказала Зинаида Ивановна и пристально начала рассматривать лицо. Проведя мизинцем по слегка напомаженным, припухлым губам, она продолжала: — Ты тогда, конечно, уступишь мне своего Метеора, и я буду кататься на нем верхом по городу в костюме амазонки, как бывало до прихода большевиков. Помнишь? Я так люблю это катанье, тем более Метеор, которого я так обожаю, до сих пор здравствует, выглядит не хуже, чем был раньше, в былые времена.

— Помню, Зиночка, все помню, моя милая, — сказал Филимонов голосом скорби и сожаления.

— Ах, как я тоскую, как тоскую о том, что мы оставили с тобой в Екатеринодаре! — садясь в кресло, продолжала вздыхать Зинаида Ивановна. — Никак не могу успокоиться…

Вошел Копоть, зажег висячую лампу-молнию, потом, обратясь к супругам, спросил: