Петр Радченко - На заре

— Вот я тебя сейчас рубану, чертов большевик!

Виктор подлетел к нему. Застучали, заискрились шашки. Изловчившись, Виктор ударил вахмистра по руке. Тот выронил шашку, прикрыл голову окровавленной культей. Но тут же Виктор почувствовал удар в спину. В голове мелькнуло: «Все! Конец!» Но ему повезло. Пика, прорвав одежду, прошла у него между рукой и туловищем. Ратник всхрапнул, отпрянул от уткнувшегося в его круп коня. Виктор увидел белоказака в лихо сбитой набекрень фуражке. Он взмахнул шашкой, и обезглавленный всадник рухнул на землю.

Подлетели Охрименко и Лаврентий Левицкий.

— Жив? — спросил отец, оторопело глядя на пику, которая, как ему показалось, пронзила грудь сына.

— Обошлось! — улыбнулся Виктор, бледный как стена, еще не совсем ясно осознавая, что произошло.

Охрименко выдернул у него пику из-под руки, покачал головой:

— Два вершка правее — и прямо в сердце!

Развернув коней, они снова бросились в гущу боя…

1-й Афипский полк и казачий полк Жебрака постепенно оттесняли конников Бабиева к центру станицы.

Орджоникидзе и Левандовский наблюдали за этим участком в бинокли. Все попытки улагаевцев отбить мост не увенчались успехом, и теперь по мосту, за Кирпили, устремлялись все новые и новые части красных. Большое смятение вызвали в партизанском имени генерала Алексеева полку офицеры-перебежчики, которые приняли участие в атаке. Тут же, на поле боя, к ним присоединились еще несколько десятков офицеров, что совершенно деморализовало алексеевцев и вынудило их поспешно отойти в тыл.

— Мне нравится боевая хватка товарища Жебрака, — сказал Орджоникидзе, узнав из донесения, что полк Жебрака обходным маневром дезорганизовал оборону улагаевцев на северо-восточной окраине Тимашевской. — Он очень способный, инициативный командир.

— И отличный политработник, — добавил Левандовский. — Особенно ценно то, что он пользуется огромным авторитетом у казаков.

— Это немаловажное качество, — заметил Орджоникидзе.

— Поэтому я все больше утверждаюсь в мысли, что его надо назначить комиссаром армии, — сказал Левандовский, — а товарища Соловьева — заместителем начальника штаба.

— Давайте сегодня же и решим этот вопрос, — согласился с ним Орджоникидзе.

У кургана остановилась легковая машина. Приехали Черный, Фурманов, Соловьев и Атарбеков. Солнце уже взошло, и окрестности станицы, где шло сражение, были видны как на ладони. Черный сказал:

— Похоже на то, что враг оставит Тимашевскую.

— По-видимому, — ответил Левандовский, — наше наступление было для противника неожиданным.

Черный сообщил о скором приезде из Москвы уполномоченного Реввоенсовета Девильдо-Хрулевича и, обратившись к Орджоникидзе, спросил:

— Вы знаете его, Григорий Константинович?

— Ну как же, — протянул Орджоникидзе. — Даже отлично знаю Льва Самуиловича. Это, можно сказать, правая рука главкома.

— И правая, и левая, — добавил Атарбеков, улыбаясь в бороду.

— Пожалуй, вы правы, Георгий Александрович! — подчеркнул Орджоникидзе и поинтересовался: — Кстати, как ваш штабс-капитан? Все так же молчит?

— Ничего, придет время — заговорит, — ответил Атарбеков.

На курган взбежал дежурный по штабу кавбригады 14-й кавдивизии и вручил командующему донесение, полученное из района Приморско-Ахтарской. В нем сообщалось, что минувшей ночью там появилась красная флотилия и заминировала береговую зону. Открыв огонь по станице, она заставила белых эвакуировать оттуда штаб.

— Где же теперь ставка Улагая? — спросил Соловьев.

— Пока неизвестно, — ответил дежурный.

— Мы постараемся выяснить это в ближайшее время, — сказал Атарбеков.

— В ближайшие же часы, Георгий Александрович, — попросил его Левандовский.

— Будет сделано, товарищ командующий, — заверил Атарбеков.

Улагаевцы отходили к центру Тимашевской. Сотня Виктора Левицкого вырвалась на церковную площадь и ударила во фланг конникам 2-го Уманского полка, которые отбивались от наседавших вороновцев. Сам комбриг рубился в первых рядах и время от времени кричал ободряюще своим бойцам:

— Так, так, хлопцы! Бейте белогвардейскую сволочь!

Лаврентий Левицкий перемахнул через полуразрушенный плетень и, пригибаясь к луке седла, пустился за офицером, удиравшим на буланом скакуне по саду к переулку.

— Кидай оружию, сукин ты сын! — крикнул ему вдогонку Лаврентий.

Но офицер не расставался с саблей. Резко свернув за саж, он отскочил к телеге, перепрыгнул через дышло и хотел было юркнуть за ворота, в переулок, где стоял брошенный улагаевцами броневик, но Лаврентий опередил его. Шашка со свистом рассекла воздух и настигла офицера.

Выскочив в переулок, Лаврентий задержался у броневика. На башне белой краской было написано: «Диктатор». Ниже тянулось: «Геть, свора, з дороги — порядок иде!»

— Бач, бисови души! — выругался Лаврентий. — Мы дадим вам такого «порядку», шо костей своих поганых не соберете!

Не мешкая больше, он помчался назад, к площади. Из-за плетней и заборов доносились хлопки выстрелов. Конь Лаврентия вдруг покачнулся и на полном ходу грохнулся на землю. Лаврентий кубарем вылетел из седла, распластался на дороге. С минуту он лежал, озираясь по сторонам, затем вскочил на ноги, вобрал шею в плечи и побежал по переулку с зажатой в руке шашкой. Сгоряча он забыл надеть слетевшую шапку. За ним, как подбитое крыло, трепыхалась оборванная пола черкески. В соседних улицах слышались крики, храп коней и гул рукопашных схваток.

Две улагаевские батареи, обслуживаемые дроздовцами, заняли позиции в трех верстах западнее Тимашевской и открыли беглый огонь по восточной окраине станицы, занятой 26-й пехотной бригадой и Коммунистическим отрядом. Снаряды начали рваться во дворах, садах и на улицах в тот самый момент, когда легковая машина, в которой сидели Орджоникидзе, Фурманов и Черный, въехала в станицу. Орджоникидзе попросил шофера остановиться у стены кирпичного дома. Во дворе на противоположной стороне улицы взметнулся столб черного дыма и пламени, сорвавшего с хаты камышовую крышу. Прокатился оглушительный взрыв, завизжали собаки. Отчаянно закричал ребенок. Орджоникидзе распахнул дверцу автомобиля, соскочил на землю.

— Вы куда, Григорий Константинович? — Черный хотел было удержать его.

Но Орджоникидзе уже скрылся в дыму. Фурманов, Черный и шофер бросились за ним.

— Григорий Константинович, где вы? — окликнул Фурманов.

— Здесь, здесь! — донеслось из горящей хаты.

Орджоникидзе пробрался в комнату. Под одеялом на кровати лежала маленькая девочка. Над ней на прогнувшихся балках висели обломки потолка. Орджоникидзе подхватил девочку на руки, понес из разрушенной хаты.