Петр Радченко - На заре

— Надо немедленно оказать им помощь! — сказал Фурманов. — Я сейчас мобилизую все рыбацкие лодки.

— Да, да, — сказал Левандовский. — Действуйте! — Он вдруг обратил внимание на высокого человека в тулупе, узнал в нем Аншамаху: — Терентий Артемович! И вы здесь?

— Здесь, — вздохнул Аншамаха. — Домой еду. А тут это самое. Наглотался газов… Чуть было не утоп.

Левандовский хмуро посмотрел в морскую даль, где еще виднелись дымки миноносцев, промолвил с гневом:

— Вот они, цивилизованные варвары!

Иоанн медленно прохаживался по мягкому ковру. Нервы его были напряжены до предела. Одутловатое лицо, обрамленное бело-желтыми волосами, ниспадавшими ему на плечи, было мертвенно-бледным. Большие тусклые глаза, точно вставленные в круглые синие рамы, глядели прямо перед собой, не видя ничего. Наконец он подошел к любимому креслу, опустился на сиденье и, положив болезненные пухлые руки на подлокотники, широко расставил ноги, закрыл глаза. Казалось, он в ту же минуту заснул крепким сном. Но старик не спал. Он с нетерпением ждал Евсевия.

Прошло часа полтора.

В зал вошел келейник Борис и объявил:

— Ваше преосвященство, святые отцы собрались.

Епископ открыл усталые глаза и прошептал:

— Помоги, белец.

Борис взял его под локоть, повел к двери.

Епископ просил вызвать только Евсевия и двух своих верных сторонников — Гангесона и Делавериди, но в зале увидел и Ратмирова, и Забелина, и еще десятка полтора попов евсевиевского толка.

Иоанн бросил на них гневный взгляд, остановился. Обрюзглое его лицо побагровело, в широко раскрытых глазах вспыхнуло бешенство. Губы задрожали, ноги подломились. Но он набрался сил, закричал:

— Кто вас сюда приглашал?

Священники медленно поднялись. Иоанн, негодуя, указал рукою на дверь:

— Вон отсюда!

Евсевий обратился к своим приверженцам:

— Оставьте нас…

Те молча направились к двери. Иоанн тяжело вздохнул, уселся в кресло, повелевающе поднял руку:

— А вас, отец протоиерей Делавериди и… отец Никандр, прошу остаться.

Названные задержались у порога и, постояв немного, возвратились на свои места. Владыка остановил тяжелый взгляд на Евсевии.

— Я вот зачем вас пригласил, ваше преосвященство, — начал он, с трудом сдерживая гнев. — Мне стало известно, что вы во время своей поездки по монастырям Кубани проводили там гнусную агитацию против меня, призывали духовенство поддерживать пагубную политику патриарха Тихона.

— Это ложь! — вспылил Евсевий.

— Позвольте… — Иоанн резко поднял руку. — А ваше воззвание, распространенное по монастырям и храмам, в котором вы в оскорбительных выражениях порицали мое доброе имя, обвиняли меня в том, что я отошел от патриарха Тихона и впал в раскол?

— Вот это воззвание! — Делавериди вынул из кармана рясы сверток бумаги и потряс им перед Евсевием.

— К счастью, он еще не успел распространить «Предупреждение к чадам православной веры» патриарха Тихона, — добавил Гангесон.

Дверь внезапно широко распахнулась, и в зал ворвались озлобленные попы.

— Ты что, старая кочерыжка, диктуешь нам указы?! — закричал Забелин с перекошенными от ярости губами, подбежал к Иоанну и выдернул из его бороды клок волос: — Вот тебе наше послушание!

Келейники, Борис и Андрей, схватили за руки разбушевавшегося попа, но тому на помощь бросилось несколько дюжих пастырей. Кто-то из них сквозь зубы процедил:

— Эх, ударить бы крестом! Узнали бы, как святителя Тихона не слушаться!

Делавериди занес свой тяжелый кулак над головой Забелина. Началась потасовка.

Иоанн потерял сознание, запрокинув голову на спинку кресла. Борис и Андрей подхватили его на руки, отнесли в спальню, уложили в постель.

Евсевий замахал руками:

— Святые отцы! Опомнитесь! Нельзя же так! Я призываю вас к порядку.

— Какой мерзавец! — не унимался Забелин, потрясая костлявым кулаком в сторону спальни. — Вздумал учить нас. А сам первый нарушитель канонов!

— Перестаньте! — оборвал его Евсевий. — Успокойтесь. — Он обвел взглядом всех священников, спросил: — И действительно, зачем вы сюда пришли? Я ведь приглашал только отца Филогония. А вы явились все. Мы бы и сами разобрались.

— Старца давно надо убрать с епископского поста. Он — вина всех наших раздоров! — зашипел Ратмиров.

— Да, да! — закричали остальные. — Надо безотлагательно созывать епархиальный съезд и выяснить мнение всего духовенства области в отношении епископа Иоанна!

Делавериди и Гангесон нырнули в спальню епископа. Иоанн лежал на кровати, тяжело дышал. Отечное лицо его было бледно, губы посинели. У изголовья кровати стояли келейники.

— Ну что? — обратился к ним Делавериди. — Может, послать за доктором?

Иоанн, не открывая глаз, махнул рукой, прошептал:

— Не надо. Так отлежусь. Об одном прошу: выставьте прочь крикунов.

Больной пролежал до крещения. Крещенскую службу в Красном соборе он все же решил провести сам. Под вечер к его дому подъехала карета. С помощью келейников Иоанн сел в нее и под колокольный звон отправился в собор к вечерне. Когда же на него надели ризу, епитрахиль, митру [833] Митра — головной убор сферообразной формы, богато украшенный золотым шитьем, бисером, драгоценными камнями; принадлежность богослужебного облачения архиереев, архимандритов, а также священников, которым право ношения такого типа убора предоставляется в качестве награды. — прим. Гриня , открыли царские врата и стали выводить из алтаря на амвон, он вдруг упал и тут же скончался. Прихожане, пораженные его внезапной кончиной, вначале словно оцепенели, затем стали истово молиться, бить земные поклоны.

Евсевий, присутствовавший при этом, до глубины души обрадовался смерти епископа, но свои чувства скрыл под маской скорби и с глубокой печалью в голосе объявил прихожанам, что по случаю смерти владыки служба отменяется.

Прошло трое суток. [834] Погребение усопших по уставу православной церкви происходит на 3-й день после кончины человека. При этом день смерти считается первым. Таким образом обычно от смерти человека до похорон проходит двое суток. — прим. Гриня На панихиду по усопшему собралось множество народа. Отпевали умершего двенадцать священников и двенадцать дьяконов. Покойник лежал в гробу и, казалось, сиял золотом в свете сотен лампад и свечей. Лицо его было прикрыто «святым духом» — скатеркой фиолетового цвета, обшитой мишурной бахромой.

На панихиде присутствовали не только все священники города, но и сельские. Одни из них искренне скорбели по усопшему, другие откровенно торжествовали.

Перед выносом покойника из собора Евсевий поднялся на амвон и, взмахнув руками, обратился к прихожанам с такой речью: