Петр Радченко - На заре

— Моли бога о мне, святая угодница божья, Мария-богородица…

Монахини также начали креститься.

Мать Иоанна с помощью казначеи и еще двух инокинь пересела на диван и вытерла слезу, повисшую на реснице. Отец Макарий придвинул к себе старинный позолоченный трехпарный шандал [935] Шандал — крупный напольный светильник с утяжеленным основанием и с подсвечниками на разветвлениях от ствола. Трехпарный — на шесть свечей. — прим. Гриня с горящими витыми свечами, продолжал чтение:

Одно достоинство у Демьяшкевич: она не виляет и не лжет. Демьяшкевич выкладывает перед судом всю грязь бандитского контрреволюционного быта. Хитро-подлое белогвардейское офицерье воспользовалось молодостью и неопытностью Демьяшкевич и дало ей хорошую школу подлости, обмана и шпионажа.

Встав на скользкую дорожку, она покатилась по наклонной плоскости и с 20-го года кочевала по белогвардейским бандам.

— Были ли в банде у вас попы? — задает вопрос Дроздов.

— Были, — говорит Демьяшкевич и поясняет под громкий смех публики: — Подвяжут косички и тоже на конях ездят.

— Святой угодник, спаси и помилуй нас! — еще истовее взмолилась мать Сергия.

Зашипели, закрестились и другие монахини. Отец Макарий, высоко подняв руку, также осенил чело крестным знамением и снова забубнил:

В предгорных районах Армавирского и Баталпашинского отделов Демьяшкевич стала известна под кличкой «Лесовичка».

Однажды она задумалась над своей жизнью и кинулась было к богу.

— Я хотела уйти в Свято-Михайло-Афонcкую пустынь, — заявила суду Демьяшкевич.

— Почему же не ушли? — спрашивает Зявкин.

— Увидела, что монашки живут тоже нехорошо, — ответила подсудимая, — варят араку [936] Арака — алкогольный напиток, изготовленный из зёрен кукурузы, ячменя или других зерновых культур. Средняя крепость напитка составляет 25º. Часто используется двойная перегонка араки. Крепость при этом увеличивается примерно в два раза. Часто выдерживается под землей. — прим. Гриня и…

В публике смех.

— Да покарай всевышний эту скверную девчонку за клевету! — воскликнула мать Иоанна.

— Прислужница сатаны! — добавила казначея.

Монахини заерзали на скамьях, будто сидели на иголках. Отец Макарий читал дальше:

От бандитов Демьяшкевич получала пай из награбленного. Ей были известны и планы Ковалева, и заграничной белогвардейщины. В общем, во всех предъявленных преступлениях Демьяшкевич признается открыто. Дочь бедного ветеринарного фельдшера оказалась мужественней воспитывавших ее офицеров белой армии.

— Виновата во всем, — говорит она.

Отец Макарий перевел дух и только хотел было продолжать чтение, как вдруг окна приемной ярко осветились зловещим багряным светом и со двора монастыря долетели истошные голоса:

— Горим! Горим!

Мать Иоанна бросилась к окну и, увидев, что два самых больших купола церкви были уже охвачены огнем, упала в обморок.

Монахини с плачем и воплями бросились из башни.

Утром в монастырь приехали Юдин, Батракова, Левицкий и Ропот. Они поглядели на пожарище, на обгорелые стены зданий, над которыми торчали долговязые печные трубы, заглянули в уцелевшие подсобные помещения. Там было несколько монахинь. Одни из них молились и плакали, другие сидели молча, точно окаменелые.

— Отчего начался пожар? — спросил у них Юдин.

— Господь ведает, — ответили вразнобой монашки. — Никто ничего не знает.

— А игуменья Иоанна где? — спросила Батракова.

— Она ночью скончалась, — прослезилась мать Сергия. — Должно быть, от разрыва сердца.

— А где Захарыч? — поинтересовался Левицкий.

— Его тоже нет, — ответила мать Сергия, вытирая слезы. — Он еще с вечера как в воду канул.

— Повздорил он намедни с матерью игуменьей, — добавила из угла сухая монахиня. — Вот и ушел. Обидела она его ни за что ни про что.

Кубань облетела весть о попытке бандитов сорвать судебный процесс в Армавире. В газете сообщалось:

22 августа, в 7 часов 50 минут вечера, в переполненном зале судебного заседания внезапно погас свет.

Комендант суда предложил находящимся в зале судебного заседания сохранять порядок и не двигаться.

В ответ в задних рядах публики раздались револьверные выстрелы, направленные на сцену, где заседал суд, а также в конвой и в взволнованную толпу.

Охранявший обвиняемых конвой, в целях предотвращения побега важных преступников, сделал предупреждающие выстрелы из винтовок.

Свет отсутствовал 3 минуты, и к моменту включения его оказались ранеными красноармеец из конвоя, милиционер и член коллегии защитников.

Из обвиняемых 3 убито и 7 ранено.

Показаниями как самих подсудимых, так и присутствующей публики подтверждается, что первые выстрелы раздались с балконов театра и из задних рядов партера.

Это также подтверждено револьверными ранениями в спину милиционера и конвойного красноармейца. Предварительное следствие установило явно провокационный характер стрельбы, направленной на срыв судебного заседания, убийство членов суда и освобождение арестованных.

День был солнечный, жаркий. У двора Левицких собралась толпа станичников. Подъехала линейка. На ней сидели Лаврентий с сыном и невесткой. С подножки соскочил Виктор, открыл ворота, и линейка въехала во двор. Толя бросился к матери, закричал:

— Мамочка, родненькая!

И вдруг громко заплакал. Соня взяла его на руки и, прижав к груди, чмокнула в щечку. Он обвил руками ее шею и стал целовать.

Лаврентий бросил вожжи на линейку и вместе с Виктором принялся выпрягать лошадей.

Галина взяла Соню под руку, сказала:

— А ты знаешь, что Успенская пустынь сгорела?

— Батя рассказывали, — ответила Соня.

— Грешат на Мирона, но толком никто ничего не знает.

— На Захарыча? — удивилась Соня. — Что-то не верится. Он ведь хороший человек!

— Оттого, что хороший, и не выдержал, не стерпел.

Виктор привязал Ратника к корыту, ласково потрепал по холке, с грустью проговорил:

— Ну, дружок, придется нам расстаться навсегда.

Конь положил голову ему на плечо, притих. Виктор приготовил в корыте мешку, посыпал ее обильно отрубями.

— Ешь, боевой друг, поправляйся, — он погладил Ратника по шее и вышел из конюшни.

Мироновна пригласила родственников и сватов в хату, но тут вбежал во двор Гришатка Ропот, подал Лаврентию газету. В ней сообщался приговор суда.

— Читай, сынок, послушаем, — сказал Лаврентий.

Большинство белогвардейских лазутчиков, переброшенных Улагаем из-за границы на Кубань, и главарей банд было приговорено к расстрелу, остальные к различным срокам тюремного заключения.

Демьяшкевич получила пять лет тюрьмы, но ввиду ее несовершеннолетия и чистосердечного признания суд решил войти с ходатайством в ЦИК о ее освобождении.