Петр Радченко - На заре

Вскоре сито опустело в руках матери, и гости с шумом потянулись к своим подводам, стали занимать места.

Григорий и Галина уселись на тачанке. Около них разместились Виктор, Оксана и Соня. Поезд тронулся, помчался к Калите, оглашая станицу музыкой.

Виктор зачарованно глядел на девушек, сидевших против него, казалось, не мог определить, какая из них была красивее — Оксана или Соня. Голова кружилась и шумела от хмеля, в глазах рябило.

Соня, чувствуя близость Оксаны, отклонялась от нее, куталась в черную мантию, и нежное ее лицо, обрамленное капюшоном с белыми отворотами, хмурилось, было суровым и недоступным. Оксана же, наоборот, своим живым, общительным характером производила на всех приятное впечатление, умела, как говорится, с ходу влезть в душу. Наконец она не выдержала и, обнажив в улыбке ряд белых зубов, подмигнула боярину:

— Ты чего принялся нас разглядывать? Купить вздумал, что ли?

— Да вот, — так же шутливо ответил Виктор. — Не пойму только, какая из вас лучше.

— Соня, конечно! — подхватил Григорий.

— Она замуж не пойдет, — сказала Оксана. — Видишь, на ней черная ряса.

Соня инстинктивно повернула голову, посмотрела ей в глаза, подумала: «А кто виноват в этом?»

У ворот свадебный поезд встретили парубки, потребовали магарыч [192] Магарыч — взятка, угощение в вознаграждение за что-нибудь. — прим. Гриня . Григорий скосил маленькие соминые глаза на них, спросил:

— Сколько ж вы просите?

— Пять четвертей [193] Четверть — посуда (обычно бутыль) ёмкостью, равной одной четвёртой части ведра, или 3 литрам. — прим. Гриня водки! — закричали голоса.

— Нет, стоко я не можу дать, — ответил Григорий.

Приказал кучеру ехать. Несколько дюжих парней вцепились в уздечки, осадили лошадей назад.

— Ты что? — раздались крики. — Хочешь, чтобы мы в метелицу сгуляли [194] Сгулять в метелицу — расходиться; превратиться в ураган; разгуляться; испортить все. — прим. Гриня ?

— Саму лучшу дивку взял у нас да ешо торгуешься? — гаркнул басом над самым ухом жениха высокий парубок в украинской рубашке. — Немедля выставляй водку, а то потребуем больше!

Как ни упирался Григорий, хлопцы все же настояли на своем. Тачанка с молодоженами въехала во двор.

Отец и мать проводили их в хату. За ними повалили и бояре с дружками. Уселись за столы.

В комнату ввели Игорька, посадили рядом с Галиной. Дали ему сплетенный из соломы кий, наказали не подпускать Григория к Галине и требовать за нее выкуп.

Игорек исподлобья посматривал на него и, уцепившись ручонками за Галину, погрозил Григорию кием. Тот потянул Галину за рукав.

— Неть! — замахнулся мальчик.

Раздался оживленный смех.

— Проси, Игорек, сто рублей! — научали отовсюду.

— Да гостинцев побольше! — вторили другие.

— Сто вублей… во! — картавил мальчик.

В комнату вошел Корягин, остановился у двери. Торг продолжался. Григорий выложил на стол несколько бумажных рублей, пряники, орехи, конфеты, спросил:

— Довольно?

— Да, — загребая лакомства, сказал Игорек.

— А… ты уже торгуешь девчатами? — обратился Корягин к сыну.

— Папа, погляди! — показал Игорек гостинцы. — Дядя дал.

Калита пригласил председателя за стол. Корягин сел около Лаврентия Левицкого, подал ему руку. Соня украдкой посматривала на председателя.

— Ну, как живешь, Лаврентий Никифорович? — спросил Корягин. — Чем занимаешься?

— Как? — вытерев рушником жирные губы, Лаврентий сделал вид, что не расслышал его.

— Говорю, живешь как?

Лаврентий ответил шуткой:

— Помаленьку да полегоньку. Не кланяюсь бабушке Варваре, свое есть в кармане.

— А рука зажила?

— Еще не совсем.

Председателю на тарелке подали закуску, налили в рюмку водки. Все еще раз поздравили новобрачных, начали пить, есть, веселиться. Корякин также опорожнил свою чарку, поглядел на виновников торжества:

— А ты, Галя, ежели тебя будет обижать твой нареченный, то немедля иди ко мне в ревком, и я с ним как следовает поговорю.

Григорий залился румянцем и широко улыбнулся.

После угощения Калита попросил гостей во двор. Все потянулись к выходу. Корягин взял сына на руки, подошел к Соне.

— Спокойно теперь у вас?

— Да, спокойно.

Корягин нагнулся к ней, шепнул на ухо:

— Сегодня вечером зайди ко мне домой.

— Хорошо, — тихо ответила Соня и вместе со всеми вышла из хаты.

Дружки обнялись под шелковицей, голосисто запели:

У Галины на глазах блестели слезы, извилистыми ручейками потекли по щекам. Соня тоже заплакала. Мать глядела на них с состраданием, и спазмы сжимали горло. Ей хотелось успокоить дочек, приголубить, однако она этого не делала, крепилась и с трудом удерживала рыдания. Но вот силы оставили ее, брызнули невольные слезы, покатились по морщинистому лицу. Губы скривились, застыли, словно в лютую стужу.

Корягин и Лаврентий Левицкий остановились у конюшни (поодаль от людей) и, глядя на всю эту трогательную картину расставания Галины с родителями, замерли на минуту, затем Корягин спросил:

— Почему в ревком не заглядываешь?

Лаврентий ждал именно этого вопроса и больше всего боялся его. Чувствуя неловкость, он пристально взглянул на председателя, не скоро ответил:

— Решил пожить мирно, Петр Владиславович. Надоело уже блукать по свету.

— А ты не виляй, держись одной стороны, — посоветовал Корягин.

— Думаю, — невнятно протянул Лаврентий.

— А Виктор не изменил своего решения? — напомнил председатель.

— Не знаю, — замялся Лаврентий, потупив голову, потом вдруг ожил, просительно и тихо сказал: — Ты, Владиславович, не сбивай его с панталыку [196] Сбить с панталыку — привести в замешательство, запутать. Панталык — искаженное Пантелик, гора в Аттике (Греция) со сталактитовой пещерой и гротами, в которых было легко заблудиться. — прим. Гриня .

— Насчет чего это? — прищурился Корягин.

— Да насчет всего прочего, — шепнул Лаврентий.

Корягин пересадил Игорька на левую руку, заявил:

— Я тебе откровенно скажу, Лавруха: орел мух не ловит! У тебя сын не глупый парень — сам поймет, что делать и кого слушаться.

— Ото ж, — съежился Лаврентий и наклонился к уху Корягина: — Я уже и сам не знаю, что с ним делать. Потом, эти книжки…