Петр Радченко - На заре

Молчун наклонился.

— Ну-к, ну-к, про что там…

— А вот послушай. — Лаврентий многозначительно поднял палец и начал читать медленно, с расстановкой: — «В борьбе за освобождение трудящихся лучшая часть трудового казачества с нами…» Ясно тебе, Федот Давидович?

— Ну-ну, дальше.

Лаврентий продолжал читать: «Об этом свидетельствует заседавший в Екатеринодаре областной съезд. Но совершенно ясно, что Советской власти и ее сторонникам придется еще выдержать упорную борьбу, чтобы рассеять ту атмосферу…» Ага, «атмосферу»… Заковыристое слово. Обстановка, что ли.

— Похоже, — сказал Молчун.

Лаврентий читал дальше:

— «…ту атмосферу лжи и провокации, которую создали и поддерживают агенты помещиков и буржуазии». Ясно?

— Не совсем.

— Как?

— Давай, давай.

Лаврентий согнул газету вчетверо, продолжал: — «Из станиц и аулов идут вести о том, что пришибленная в первый момент падения деникинской власти черносотенная челядь вновь подняла голову и ведет черную работу контрреволюции…»

— Во! — торжествующе вырвалось у Молчуна. — Теперь ясно. Значит, наша армия растет…

Лаврентий сверкнул отчужденным взглядом, поправил руку на перевязи и, раздувая ноздри, стал водить пальцем по строчкам: — «Работа эта ведется всеми средствами. Дельцы контрреволюции распространяют слухи о приближении белых и скором падении Советской власти. Всякий шаг, всякое мероприятие Советской власти толкуется вкривь и вкось, выдумываются и распространяются всякие небылицы…»

— Хватит, — недовольно махнул рукой Молчун, сел на табуретку. — Им, конечно, надо писать.

— Нет, не говори, — возразил Лаврентий, горячась. — За Советскую власть — большинство. Да оно и понятно. Большевики добре колыхнули генералов. Деникина как моль съела. А армия у него вон какая была.

Молчун сдвинул широкие брови, нахмурился. В серых, поблескивающих глазах таилась злоба.

— Ты все свое тянешь, — наконец сказал он спокойно. — А я пришел побалакать с тобой по душам, думками поделиться.

Лаврентий совсем помягчел, присмирел. Наумыч приподнял рыжеватую прокуренную бороду, покашливал изредка и внимательно слушал беседу. Светло-карие глаза его останавливались то на сыне, то на соседе.

— Или ты не слыхал, что Хвостиков недавно в Баталпашинском, Лабинском и Майкопском отделах организовал повстанческие отряды? — спросил Молчун. — Ты думаешь, зря большевики объявили там осадное положение?

— Кое-что слыхал в Родниковке, — проговорил Лаврентий. — Вчера, после обеда, там такая история получилась. После базару люди начали разъезжаться. А тут милиционер стал посылать нас возить на ссыпку [28] Ссыпка — место, где ссыпают что-нибудь; здесь — ссыпной пункт (место сбора зерна сдаваемого по продразверстке). — прим. Гриня разверстку. Мы — ни в какую! Тогда он начал грозить. Кто-то возьми да и крикни: «Отопхнить его, хлопцы!» Казаки подхватили милиционера — и в сторону. А он вырвался— да за револьвер, хотел стрелять. Тут все обозлились — мах да и прикончили его. — Он дотронулся до плеча собеседника, добавил: — Оглянуться не успели мы, как нагрянули чоновцы. Поднялась пальба, матушки! Я бачу, что пошел такой саксей-максей, да по коням, гнал их верстов сорок без передышки. Чуть было не запалил.

— Ну вот… — предупреждающе протянул Молчун. — Это только начинается, а там… мы свету не будем рады. Зарежут они нас, ей-бо, зарежут!

Лаврентий глядел на него из-под нахмуренных бровей. Острые его усы мелко подрагивали от нервного озноба, но он уже не возражал куму с такой определенностью, как в начале разговора, а только молча посапывал, не зная, что сказать ему — «да» или «нет»; собирался с мыслями. Не мог он в данный момент решить, к какому берегу надо примыкать — к белым или к красным…

— Ой, глядите, хлопцы, чтобы вы не попали впросак! — вмешался в беседу Наумыч. — Беды не миновать вам, ежели спутаетесь с генералами.

— И такое скажете!.. — недовольно бросил Молчун, — Куда уж хуже нашей нынешней беды.

Старик откашлялся, развел руками:

— Не любо — не слушай.

— Как это? — спросил Молчун.

— А так, — вскинул седые брови Наумыч. — Помните, как в восемнадцатом году зачиналась у нас Советская власть?.. Тогда иное было время, да и то из троицкого восстания [29] В январе 1918 года в ряде станиц и хуторов Кубани фронтовики начали создавать Советы. Контрреволюция, ушедшая в подолье, стала вести подготовку к восстанию, которое должно было вспыхнуть на троицу. Этот заговор был раскрыт, заговорщики разгромлены пшик получился! Большевики всех к стенке поставили. А теперь и вовсе. Так что не дюже верьте генералам. Лучше ни тех ни других не защищайте. Пусть большевикам мешает кто угодно, но только не вы. Держите себя в каблучке, приглядывайтесь, на чьей стороне правда: к тому потом и пристегайтесь. А сейчас еще дело темное…

— Выходит, ждать, покуда нас удавом задушат? — сверкнул глазами Молчун. — Нет, Наумыч, хоть вы и рассудительный человек, но тут заблуждаетесь. Нам надо в единый кулак сбиться, помочь Хвостикову и начать борьбу с большевиками.

— Эхе-хе-хе, — укоризненно сказал старик. — Хвостик, как сухой хворостик. Только возметесь за него, а он и обломится. Гниль это. А что касаемо большевиков, так я тебе скажу откровенно, Федот. Советская власть мягко относится даже к офицерам, какие не ушли с Деникиным и до сего дня проживают на Кубани. В нашей станице таких с десяток наберется. Да ты сам сотник, а тебя не трогают.

— Что ж, — прервал его Молчун, — в белой армии я не служил. И у нас много таких. Мы еще до революции ушли в отставку. А пленных офицеров, которые были отпущены по домам после разгрома Деникина, забрали же?

— И они жили бы спокойно, ежли бы с Мартыном Гречкой не спутались, не занимались тем, чем ненадобно.

— Погодите, погодите, Наумыч, — Молчун приподнял руку.

— Все едино меня не убедишь! Я вижу и понимаю, что до чего, — отмахнулся старик.

Молчун понял, что спорить с ним бесполезно, обернулся к Лаврентию:

— Поедешь сегодня в монастырь?

— А что там? — насторожился тот.

— Просто, к обедне…

— Не знаю.

— Нет, ты собирайся, — настоятельно сказал Молчун.

Лаврентий, догадываясь о причине приглашения, согласился поехать на богомолье и, проводив Молчуна до калитки, приказал сыну запрячь лошадей в линейку.

Жаркие лучи июньского солнца заливали янтарным блеском широкий двор монастыря. В тени деревьев и под высокой стеной колокольни толпились богомольцы, говорили о засухе. Обедня еще не начиналась. Глухо гудел колокол, и звуки его неслись над густым лесом и бугристой степью.

Богатеи стояли в стороне, толковали о Хвостикове и Врангеле.