Ян Неруда - Стихотворения. Рассказы Малостранские повести Очерки и статьи

Кликеш все время уговаривает Семпра. Трактирщик вертится около, стараясь быть как можно ближе. Он то и дело покашливает и волком глядит на Кликеша.

Девять часов, а Енсен уже здесь. Он выглядывает в сад, на галерею и не меньше трех раз глядится в зеркало, каждый раз довольно долго. Потом он осведомляется, не ходит ли кто-нибудь по утрам в сад. Я говорю, что действительно, мне давно пора заниматься. Енсен уходит какой-то недовольный. Ну и пусть!

В полдень живописец посылает ко мне за конвертом. Я гляжу в их окна. Жена и сын стоят у стола и смотрят, как он надписывает на конверте адрес.

Живописец ходит по комнате, конверт он держит в руке и часто останавливается, чтобы поглядеть на плод своего вдохновения. Видимо, он горд.

Днем я прихожу в садик первым. Мне кажется, что проходит целая вечность, пока собираются остальные.

Примерно через час появляется домохозяин с Отилией и начинает со мной разговор о политике. По его мнению, корень всех зол в том, что монархи «никогда не довольствуются тем, что у них есть». Я горячо соглашаюсь с этим. Он изрекает еще и другие сентенции, я восхищаюсь ими. Потом он начинает подвязывать лозы, а я вступаю в задушевный разговор с Отилией. Бог весть почему мы переходим на такую тему, как моя добродетель. Отилия с жаром восхваляет ее. Она все говорит и говорит, растягивая эту тему, как сапожник кожу, когда надевает ее на колодку. Откуда только этой девице известно о моей добродетели?

Приходят живописец с женой. У него довольное, почти победоносное выражение лица. У жены язык снова как бритва.

— Готово письмо? — спрашиваю я.

— Ну конечно! — говорит он с таким видом, словно играючи за полдня разделывается с корреспонденцией всей Европы.

— Надо было там приписать насчет кондукторши, — со смехом замечает Августиха. — Священники интересуются такими вещами.

Что надо было написать о кондукторше?

— Нужно написать еще одно письмо, другому брату в Тарнов, — продолжает живописец. — Мы, братья, пишем друг другу два раза в год, так уж у нас заведено.

Никто его не слушает, разговор о кондукторше продолжается. Толкуют об обер-лейтенанте и о том, что кондукторша вечно высовывает голову из дверей — все ждет, не идет ли обер-лейтенант. Обо всем этом соседи говорят странным тоном, поглядывают на меня и смеются. Меня вдруг осеняет догадка… Так вот почему я был дурнем! В сердцах я говорю что-то, не помню уж что.

Потом мы втроем играем в шестерку.

С предельной выдержкой я терплю все промахи домохозяина и во всем с ним соглашаюсь. Я даже нарочно вытягиваю под столом ногу, чтобы он мог наступать на нее, — пусть получит удовольствие. Он нажимает на нее, как органист на педаль.

Провазника сегодня опять не было.

Такой глупости, как сегодня, со мной еще в жизни не случалось! Я пошел поужинать к приятелю Мороусеку. Он живет в конце Смихова, поэтому я взял извозчика. Мы отлично провели время до ночи, потом я не спеша пошел домой. Была прекрасная ночь, и в голове у меня роились всевозможные мысли. Улицы были почти пусты, только какой-то сонный извозчик ехал домой на своей кляче. Кляча едва тащила ноги, дрожки стучали, монотонный стук колес был мне даже приятен. Дома за два от моих ворот извозчик перегнал меня, нагнулся с козел и сказал:

— Что ж вы не сядете в пролетку, молодой человек?

Это был мой извозчик! Я забыл заплатить и отпустить его, и он ждал меня всю ночь. Пришлось дать этому мошеннику три гульдена.

Сомнений нет — я влюблен!

Итак, в один прекрасный день в газетах будет поздравление: «Пану доктору Крумловскому и его прелестной невесте Отилии…» В таких поздравлениях все невесты бывают «прелестными». Никто на свете не должен знать, иначе…

Нам надо объясниться!

Хорошенькая история! Я прямо трясусь от злости! Пальцы себе готов кусать! Вот что произошло.

В коридоре звякнула сабля. Ко мне постучали. «Войдите!» Входит офицер… лейтенант, а не обер-лейтенант, вопреки ожиданиям. Я встаю и вопросительно гляжу на него. Лейтенант — в полной форме, с кивером на голове — берет под козырек.

— Доктор Крумловский?

Я киваю.

— Я по поручению обер-лейтенанта Рубацкого…

Рубацкий — это толстый кондукторшин обер-лейтенант из трактира.

— Что вам угодно?

— Обер-лейтенант считает себя оскорбленным выражениями, которые вы вчера употребили здесь в саду при разговоре о нем и о супруге кондуктора, весьма уважаемой его приятельнице. Он послал меня требовать от вас сатисфакции.

Я провожу рукой по лбу и таращу на него глаза. Пытаюсь вспомнить вчерашний разговор. Что-то говорили, это правда, и я тоже что-то сказал, но что, хоть убейте, не помню!

Лейтенант спокойно ждет ответа. Я подхожу к нему, чувствуя, что начинаю дрожать.

— Извините, — говорю я, — это какая-то ошибка. Кто рассказал об этом обер-лейтенанту?

— Не знаю.

Кто-то оговорил меня? Или кондукторша подслушивала из окна моей комнаты? Может быть, вместе с обер-лейтенантом?

— Какой-то разговор был… это я помню… но как я мог сказать что-нибудь дурное об обер-лейтенанте? Я с ним даже незнаком… а только знаю его в лицо.

— Мне до этого нет дела. Меня послали требовать сатисфакции.

— Но уверяю вас, что для этого нет оснований. Что я такого мог сказать об обер-лейтенанте?.. Я его, мне кажется, очень уважаю и…

— Простите, я уже сказал, что прошу вполне определенного ответа…

— Ну, если обер-лейтенант из-за каких-нибудь сплетен считает, что я его оскорбил, — чего я, свидетель бог, отнюдь не собирался делать! — то передайте ему, пожалуйста, что я приношу свои извинения.

— Этого недостаточно.

— Чего же вы хотите? Может быть, в присутствии тех же людей…

— Обер-лейтенант Рубацкий требует поединка.

— Обер-лейтенант Рубацкий с ума сошел! — воскликнул я. — Я никогда не дрался на дуэли и не буду драться.

— Я так и передам.

Лейтенант козырнул и хлопнул дверью. Скатертью дорога!

Я весь дрожу от злости! Поединок! Да я сабли держать не умею! Я доктор прав, будущий адвокат! Уголовное уложение, статья 57, относит поединок к числу наказуемых деяний, а статьи 158–165 предусматривают кару, и немалую!

Сумасшедшие! Сбежали из желтого дома!

Я слышу, что кондукторша ходит в кухне, и выхожу туда. Мне хотелось бы объяснить ей, в чем дело. Но она поворачивается ко мне спиной и строптиво говорит:

— Идите домой жир нагуливать, — и уходит в свою комнату. Ладно, пойду «нагуливать жир». Странные выражения!

В саду сегодня совсем по-особому. Я взволнован и не могу заставить себя успокоиться. Провазник снова среди нас. Он глядит сычом и каждому говорит: «Ох, как вы сегодня плохо выглядите!»

Мы с Отилией сидим в беседке. Мне кажется, что сегодня пора заговорить о любви. Я вот-вот готов сделать это, но слова застревают у меня в горле, и я никак не могу отойти от обычных тем. Ладно, не стану сегодня начинать этого разговора.