Ян Неруда - Стихотворения. Рассказы Малостранские повести Очерки и статьи

Лейтенант был на редкость учтив. Он даже произнес фразу вроде: «Я был бы рад уладить эту неприятную историю». — «Это ни к чему!» — воскликнул я и сразу же страшно пожалел, хотелось дать самому себе оплеуху. Все-таки я осел! Эх, что там!..

Я пошел в гости к моему приятелю Мороусеку, что живет на Смихове. Во-первых, дома мне было бы не усидеть, во-вторых, Мороусек отличный фехтовальщик и дуэлянт, от него можно кое-чему научиться.

Мороусек — нечуткий человек. Я рассказал ему, в чем дело, а он смеется. Есть люди, которые ни к чему на свете не умеют относиться серьезно. Я попросил его научить меня драться на саблях. Но он утверждает, что за такой короткий срок я ничему не научусь.

— Ого, — говорю я сердито, — ты еще увидишь!

Он взял эспадроны, надел на меня маску и нагрудник и поставил меня в позицию.

— Вот так! Теперь так!.. Нет, не так, а вот этак! Следи за концом эспадрона… Так!

И мой эспадром уже лежит на земле.

— Надо крепче держать его! — смеясь, говорит Мороусек.

— А он тяжелый!

— Сабля будет не намного легче… Ну, сначала!

Через минуту я так устаю, словно поднимал одной рукой наковальню. А долговязому Мороусеку — хоть бы что!

— Отдохни немного, — улыбается он.

Я вспоминаю, что раньше Мороусек был гораздо симпатичнее, и говорю ему об этом.

— Это у тебя от страха, — возражает он.

— Вот еще, я совсем не боюсь, честное слово!

— Ну, так начнем сначала.

Через минуту я опять без сил.

— Надо не слишком усердствовать, — замечает он. — А то ты завтра не сможешь рукой шевельнуть. Оставайся у меня на обед и на ужин, время от времени мы будем еще тренироваться, но совсем понемногу.

Я все равно не собирался уходить. Жена Мороусека смотрит на нас, думая, что мы развлекаемся, и улыбается. В этой семье надо всем смеются!

Незадолго до обеда Мороусек спросил у меня, хорошо ли фехтует Рубацкий. Я не знаю.

— Все равно, ты должен научиться стремительному и внезапному выпаду. Или — или! — И Мороусек снова напяливает на меня нагрудник. Я надеваю его с неохотой.

Отличный прием этот стремительный и внезапный выпад! Но мне он никак не удается, он у меня и не стремителен, и совсем не внезапен! Что поделаешь!

— Обедать! — зовет жена Мороусека, и я радуюсь этому.

Я с трудом держу ложку, рука у меня дрожит, и я проливаю суп. Мороусек смеется. Погоди, завтра будешь стоять над израненным другом. Я почти хочу, чтобы обер-лейтенант сильно порубил меня, пусть Мороусек поплачет!

В течение дня Мороусек еще два раза заставляет меня фехтовать. Я как безумный колю и рублю воздух и Мороусека, потом падаю в маске и нагруднике на пол и не хочу вставать.

— Встань и натрись водкой, — говорит приятель.

Я натираюсь водкой и пахну так, что хозяйка собирает свое вышивание и уходит в другой конец сада. Мне хочется бежать от самого себя!

Домой я возвращаюсь поздно вечером. Страшно болят локти и колени. Разве я фехтовал коленями?

Дома нахожу записку. От Отилии!

«Уважаемый доктор!

Я должна, должна поговорить с Вами еще сегодня. Спуститесь, пожалуйста, ночью в сад, как только вернетесь. Просвистите мотив из «Травиаты», и я выйду к Вам. Извините меня за эти каракули, но все это из симпатии к Вам!

Отилия».

Кондукторша проговорилась. Быть сцене!

Я спускаюсь в сад. Светит луна, и через двор мне хорошо видна открытая галерея второго этажа. Там никого нет.

Я прохаживаюсь по саду. Вот кто-то появился на галерее, какая-то фигура в белом. Я на момент выхожу на место, освещенное луной, и снова отступаю в тень… Теперь мотив из «Травиаты!» О, господи, что же это такое: целыми днями насвистываю этот мотив, а сейчас, хоть убей, не могу его вспомнить. Но ведь она меня видела? А насвистывать можно что-нибудь другое. Мне, однако, не приходит в голову ничего, кроме «Пепик, мой Пепичек, где же твоя Кача?». Что ж, насвистываю «Пепика».

— Пан доктор так поздно гуляет в саду, — слышится голос из окна живописца. Он в свинском неглиже высунулся из окна. — Прекрасная ночь, а? Мне тоже не спится. Давайте побеседуем.

Фигура на галерее исчезла.

— Я уже иду домой! — кричу я ему нарочно громко.

Вот еще, не хватало мне беседовать с живописцем! Этот детина готов торчать здесь до утра!

Я не торопясь иду по двору и громко насвистываю, теперь вспомнилась «Травиата»!

Останавливаюсь, гляжу туда-сюда, на лестнице никого, на галерее тоже.

Уж не рассердилась ли на меня Отилия за «Пепика»?

Лучше сегодня не разговаривать с ней. Да, так будет лучше. А завтра?

Живописец развалился в окне. Я охотно вышел бы на галерею, но он заметит меня и начнет разговоры. Я спускаю шторы.

Завещание! Ничего не поделаешь, надо привести в порядок все дела. Коротко, ясно, всего несколько строк: все мое имущество завещаю сестре, и баста!

Так, а теперь попробую спать. Я спокоен, необычайно спокоен, но завтра буду трястись, как осина, уж это я знаю!

Надо еще завести будильник.

Живописец торчит в окне. Торчи себе, пачкун!

Я спал всего около двух часов, но уже выспался. Стоят предрассветные сумерки, как всегда в июле после двух часов ночи. Меня охватывает утренняя прохлада. Я зеваю во весь рот и слегка вздрагиваю от холода, но не от страха.

Как бы убить время? В сад мне не хочется. На улицу? От холода я бы пустился бежать и утомился бы. У меня и без того болят руки после вчерашнего фехтования. Разобрать разве бумаги и привести их в порядок…

Уже половина шестого. Как я погрузился в бумаги! Я оглядываю комнату, не позабыл ли чего… Что я мог забыть!

Итак, пора!

…Я выскочил по лестнице во двор, по двору пробежал до выхода из казарм, проскочил в ворота, подпрыгнул. Мне весело до слез, глаза буквально заволокло слезами, словно я вышел из темного подвала в сияющий солнечный день. Я шатнулся вправо, потом влево… не знаю, куда идти!

— Крумловский, ты?

Мороусек! Дорогой Мороусек! Я бросаюсь ему на шею, слезы выступают у меня на глазах. Я не в силах вымолвить ни слова.

— Ну, будешь рубиться?

— Уже все кончено!

— Слава богу! Но отпусти мою руку, ты так стиснул ее.

Я замечаю, что держу его руку, как в тисках. Еще одно пожатие!

— Я на извозчике. Поедем, — говорит мой друг. — Ты уже завтракал?

— Завтракал?.. Нет, не завтракал.

— Тогда давай заедем в кафе.

— Ладно… нет! Сперва домой, потом в кафе!

Отилия должна знать, что я невредим.

Мы садимся в пролетку. Я болтаю, как ребенок, и все время смеюсь. Бог весть что я трещу. Я даже не замечаю, как мы подъезжаем к дому.

Танцующей походкой я поднимаюсь по лестнице, разговариваю неприлично громко, чтобы меня слышали во всем доме.

Кондукторша скрывается от нас из кухни в комнату. Ага, удивляешься! Погоди, удивишься еще больше!

Дома я прихожу в себя.