Ян Неруда - Стихотворения. Рассказы Малостранские повести Очерки и статьи

Женщина стоит у стола, около выкрашенной темной краской деревянной перегородки, разделяющей помещение пополам. Свет коптилки слишком слаб, чтобы мы могли увидеть, что делается за перегородкой, но обоняние нас не обмануло: мы на задней половине бакалейной лавочки. Видимо, одно и то же помещение служит и лавкой и жильем. В лавке много товару, всюду стоят мешки, высятся нагруженные доверху корзины и кошелки, со стен свисают связки и пучки.

Вздрогнув от ночной прохлады, женщина берет со стола коптилку и ставит ее на прилавок, среди горшков со сливочным и топленым маслом. Здесь же стоят весы и висят связки чеснока и лука. Женщина садится к прилавку, подтягивает ноги чуть ли не к подбородку и вынимает из ящика шкатулку с нитками, ножницами и прочей мелочью. Она извлекает все это и добирается до дна шкатулки. Там хранятся книги и какие-то бумаги, испещренные цифрами. Бумаги старуху не интересуют. Она берет одну из книг и раскрывает ее. Это так называемый «Большой сонник». Старуха некоторое время перелистывает страницы, потом, позевывая, погружается в чтение.

За перегородкой слышится ровное дыхание уже только одного спящего: другой, разбуженный шумом или мерцающим светом, пошевелился на постели.

— Ну, в чем там дело? — заворчал хриплый стариковский голос.

Женщина не отвечала.

— Что с тобой, старая?

— Ничего, — сказала она. — Лежи. Ничего со мной не случилось. Вот только озябла я что-то.

И она зевнула.

— А что ты там возишься?

— Приснился мне покойник отец. К утру сон забудется, вот я и пошла посмотреть в сонник. Такой хороший сон никогда мне не снился… Но до чего холодно, а ведь июнь на дворе!

Она продолжала читать, покачивая головой. С минуту было тихо.

— А который час? — раздалось из-за перегородки.

— Уже два.

Дыхание третьего спящего стало прерывистым, он просыпался, разбуженный громким разговором.

— Ну, кончай уж скорей, дай нам выспаться. Ты только и думаешь что о своей лотерее! — сказал старик.

— А от тебя нет ни минуты покоя. Спи и не приставай.

За перегородкой раздался глубокий вздох. Человек на третьей постели тоже проснулся. Старик продолжал ворчать:

— Сын, гуляка, приходит домой к полуночи, а ночью меня будит эта лотерейщица. Ну и жизнь!

— Отвяжись ты, не приставай! Работаешь как проклятая, а в награду одни попреки. Даже от собственного мужа… Лучше бы образумил сына, было бы полезней! Я уж замучилась совсем, выбиваюсь из последних сил.

— Возьми его в руки, попробуй обуздай этого кутилу.

— Чего вам опять от меня надо, папаша? — спросил молодой мужской голос.

— Молчи, тебя тут не хватало.

— Я, однако же, не понимаю…

— Он не понимает! — язвительно сказал старик. — Ах, бездельник!

— Но…

— Молчи!

— Он еще будет оправдываться! Хорошего сынка вырастили себе на радость, — вставила мать и снова зевнула.

— Сын! Да разве это сын! Это же кровопийца!

— Как же я пью вашу кровь, ежели я сплю?

— Бродяга ты, бродяга!

— Ну и выродок!

— Хорош цветочек.

— Негодяй!

Сын лежа начал тихонько насвистывать песенку «О Матильда!».

— Посмотри на него, он еще насмехается над нами.

— Погоди, бог его накажет! — сказала мать и написала на деревянной перегородке мелом цифры 16, 23 и 8. — Мы еще дождемся этого часа, а потом можно будет умереть спокойно. — Она закрыла шкатулку, погасила свет и прошлепала к своей постели. — Раскается, да поздно… Да замолчишь ли ты?

Сын перестал насвистывать.

— Ногтями согласился бы разрывать могилу, да уж не выкопаешь. Я тебе говорю, ногтями согласился бы…

— Прошу тебя, жена, оставь ты эти свои ногти в покое, сосни, да и мне дай спать!

— Ну конечно, я все должна терпеть! Боже, боже, что за наказание!

— С ума можно с вами сойти!

— Что за люди! Что за люди!

— Ночью все люди плохи, — поддразнивал родителей парень.

— Что он там болтает?

— Кто его знает, у него всегда какой-нибудь вздор на уме, у этого безбожника.

— Свали на него шкаф, или давай выгоним его из дому, сейчас выгоним!

— Прошу тебя, успокойся наконец! У меня голова идет кругом! — воскликнул старик.

Старуха заворчала ему в ответ, парень промолчал.

Некоторое время было слышно, как люди ворчат, отплевываются, но эти звуки становились все тише и тише. Старуха уснула, старик еще раз повернулся на кровати и последовал ее примеру. Сын снова тихонько, будто шмель, начал было гудеть «О Матильда!», но не докончил и тоже заснул.

В густом воздухе, как и раньше, с запинкой качался маятник. Кроме этого звука, слышалось лишь дыхание трех спящих. Они дышали несогласно, вперебой, каждый на свой лад.

Утреннее июньское солнце уже довольно долго освещало двор дома, когда проснулись его обитатели. Первые шаги по двору прозвучали гулко, как под сводами; даже грохот тяжелых возов, донесшийся с улицы, не смог заглушить их. Поодиночке, словно одна ждала, пока уйдет другая, из квартир выходили женщины, простоволосые и нечесаные, некоторые в платочках, низко надвинутых на лоб, чтобы солнце не било в заспанные глаза. Женщин было немного, и все они походили на неряшливых служанок: одеты кое-как, на ногах стоптанные туфли, в руках кринки, порожние или уже с молоком.

Постепенно двор ожил. На окнах поднимались белые занавески, некоторые окна открывались, в них появлялись люди, оглядывали небо и холм Петршин и сообщали находившимся в глубине комнаты, что сегодня с утра погода отличная. На лестницах и галереях женщины, встречаясь, желали друг другу доброго утра.

В крайнем окне второго этажа фасадной стороны дома появился высокий человек с красным угреватым лицом и всклокоченными седыми волосами. Опершись о подоконник, он высунулся из окна; рубашка у него на груди распахнулась, открыв мощную грудь, укутанную во фланель, несмотря на июнь. Взглянув на соседнее окно со все еще спущенной шторой, он повернулся и сказал в глубину комнаты:

— Еще нет семи.

Но тут это окно стукнуло и открылось. В нем появился мужчина высокого роста, но помоложе первого. Волосы у него были черные, заботливо уложенные, это свидетельствовало о том, что ежедневно он делает одну и ту же прическу. Круглое, гладко выбритое лицо мужчины на первый взгляд не отличалось особой выразительностью. Облачен он был в элегантный серый халат, а в руках держал шелковый желтый платочек, которым протирал стекла золотых очков. Вот он еще раз дохнул на них, снова протер и, надев очки, повернулся в нашу сторону. Как у всех близоруких, его лицо без очков сохраняло несколько беспомощное выражение, теперь оно стало определеннее. Это был добряк с приветливым и веселым взглядом. Однако все черты его лица говорили о том, что ему уже далеко за сорок. А глазу опытного наблюдателя было сразу видно, что он старый холостяк. Священника и старого холостяка узнаешь в любом наряде.