Ян Неруда - Стихотворения. Рассказы Малостранские повести Очерки и статьи

Года через два я уже стал репетитором ученика младших классов, который жил в конце Сеноважной улицы. Каждый день я проходил мимо дома Пералека, и Лизонька обычно стояла перед домом. Без шляпки и накидочки она была еще красивее. Ее невинные ясно-голубые глаза всегда приветливо глядели на меня; каждый раз я не мог удержаться от того, чтобы не покраснеть. Знакомство наше укреплялось. Однажды она стояла там и ела хлеб с маслом. Я расхрабрился и остановился около нее. «Дай мне кусочек», — говорю. «На», — говорит она и разламывает хлеб пополам. «Я хочу больший кусок!» — сказал я галантно. «Тогда мне ничего не останется, а я проголодалась!» — обольстительно улыбнулась она. Я, блаженствуя, пошел дальше и издалека еще раз показал Лизоньке свой кусок хлеба… К сожалению, вскоре родители того мальчика, с которым я занимался, взяли другого репетитора под тем нелепым предлогом, что мы, мол, вместе только играем, а не учимся.

Потом я не виделся с Лизонькой лет пятнадцать. До нынешнего года. Первого мая было воскресенье, и мне вздумалось пойти погулять за городские ворота… Сам не знаю почему, ведь я целый год за город носу не казал. Наверное, голос сердца! Иду в Шарку, в ресторан Чистецкого. Там сидит старый Пералек с женой, Марией и Лизонькой. Лизонька расцвела, как роза. Плечи округлые, как период у Гете. Взгляд такой же невинный и чистый, как у ребенка. Через минуту я был так же влюблен, как мальчишкой восемнадцать лет назад.

За столом, к которому я присел, ругали Пералека.

«Несносный глупец! — сказал один из собеседников. — Когда говорит, всегда показывает на лоб, чтобы люди думали, что у него в голове бог весть сколько мыслей!» — «Говорят, он бьет своих дочерей, если их не приглашают танцевать», — сказал другой.

Я встал из-за стола. Бедная Лизонька! Рядом под открытым небом танцевала молодежь. Я не люблю танцев, слишком я долговяз, не шегольнешь грацией. Но тут уж я не думал, идет мне это или нет. За столиком Пералеков сидел старый… как бишь его, этот старый капитан в отставке?.. Да, Витек! Он оживленно разговаривал с Марией. Вот я подошел к нему и поздоровался с сидящими за столом. Лизонька улыбнулась и покраснела. Вскоре я пригласил ее танцевать. Она переглянулась с матерью и пообещала мне кадриль, — в круг ей, мол, не хочется идти. Мне это было очень на руку.

Кадриль мы протанцевали почти молча. Потом пошли пройтись вдоль реки, и здесь-то завязался разговор. Я спросил ее, помнит ли она меня. Она склонила голову и искоса посмотрела на меня своими невинными глазами. Я почувствовал, что я снова малый ребенок, и начал вспоминать с ней снежки, пуделя на ранце и хлеб с маслом… Она переживала то же, что и я, я это чувствовал. Ну, потом я проводил ее домой. Она устала от ходьбы, и я взял ее под руку. «Так, так, молодые люди льнут друг к другу», — заметил Витек. Этакий противный тип! Правда, до влюбленных иногда не доходит и доброжелательное замечание.

Через несколько дней я получил от Лизоньки записку: «Um 3 Uhr bei St. Niclus zu kommen» [28].

Я задрожал от блаженства. От храма мы дошли до Вальдштейнского сада и там поклялись друг другу в вечной любви, а я пообещал ей, что до августа сдам последние экзамены, и не пройдет двух лет, как она станет моей женой. Потом она представила меня своим родителям, и я увидел, что Пералек — милый человек, а его жена весьма разумная женщина. Только Мария мне не нравилась, и смотрела она на меня как-то странно.

Вскоре после этого — с тех пор прошел уже месяц — Лизоньке пришлось срочно поехать в Клатов, где ее тетка лежала при смерти. А вчера зашел ко мне знакомый медик Буреш и спрашивает между прочим: «Ты знаешь Лизоньку Пералекову?» — «Знаю». — «Сегодня она родила мальчика у нас, в родильном отделении…»

Приятели, затаив дыхание, слушали рассказ Екла, но при последних словах все вдруг словно забыли о рассказе и, насторожившись, оглянулись на слуховое окно.

— …А днем в больницу пришел старый капитан Витек и справлялся, кто родился и как себя чувствует роженица, — добавил Екл.

— Девушки из дома нас подслушивают… вот хихикают, — быстро прошептал Новомлинский. И, вскочив, с невероятным проворством исчез в слуховом окне. За ним быстро последовали Купка и Говора.

Луна на небе вытянула шею и навострила уши… Ей показалось, что она слышит под крышей приглушенный девичий писк, а потом чмоканье.

Екл тоже, видимо, услышал это. Он опять обхватил колени своими длинными руками и, раскачиваясь взад и вперед, зубрил: «Совершение кражи под покровом ночной тьмы является усугубляющим вину обстоятельством…»

Его не всегда называли так, причиной тому было настолько необычайное происшествие, что оно даже попало в газеты. Фамилия доктора была Гериберт, а имя его… какое-то замысловатое, я уже не помню. Гериберт был врачом, но, по правде говоря, он, хотя и получил диплом доктора медицины, никогда никого не лечил. Он сам вам признался бы, что с тех пор, как еще студентом посещал клиники, не лечил ни одного больного, признался бы, — и, наверное, даже охотно, — если бы вообще с кем-нибудь разговаривал. Но он был очень странный человек.

Доктор Гериберт был сыном доктора Гериберта-старшего, когда-то очень популярного на Малой Стране. Мать его умерла вскоре после рождения сына, а отец — незадолго до окончания сыном университета. Гериберту-младшему достался в наследство двухэтажный домик и, вероятно, кое-какие деньги, но небольшие. В этом домике и обитал Гериберт-младший. Он получал небольшой доход от сдачи внаем двух торговых помещений в первом этаже и квартиры с видом на улицу во втором. Сам доктор жил в том же этаже, в комнатах, окна которых выходили во двор. Вход к нему был отдельный, прямо со двора, по открытой лестнице с решетчатой дверцей, запиравшейся внизу. Как выглядела квартира доктора, мне неизвестно, знаю только, что жил он очень скромно. Одна из лавок в его доме была бакалейная, и лавочница помогала ему по хозяйству; я тогда дружил с ее сыном Йозефом, но наша дружба уже давно кончилась. Йозеф стал кучером у архиепископа и заважничал. От него я в свое время узнал, что доктор Гериберт сам стряпает себе завтрак, обедать ходит в какой-то дешевый ресторан в Старом Месте, а ужинает как придется.

Если бы только доктор Гериберт-младший захотел — у него была бы большая практика на Малой Стране. После смерти отца пациенты перенесли свое доверие на сына, но тот отвергал всех пациентов, и богатых и бедных, ни о ком и слышать не хотел и никуда не ходил. Постепенно доверие к нему исчезло, окрестные жители стали считать его чем-то вроде недоучки, а позднее вообще посмеивались: «Ах, доктор? Ну, я бы у него и кошку не стал лечить!»