Ян Неруда - Стихотворения. Рассказы Малостранские повести Очерки и статьи

— Пошли ему, господи, царствие небесное! Лежит здесь, как живой, и улыбается. — Пани Руска опять утерла нахлынувшие слезы. — Ушел от нас… оставил нас навеки… и все свое добро оставил тоже. Смерть — это грабительница, да!

Незнакомка не отвечала.

— Однажды я была на еврейских похоронах, — полушепотом продолжала пани Руска. — Но это неинтересно. Все зеркала у них завешены, чтобы не виден был покойник, пусть люди глаза девают, куда хотят. Вот у нас куда лучше, покойничка видно со всех сторон… Гроб, я думаю, стоит не меньше двадцати серебряных гульденов, этакая красота! Но он заслужил это, добрая душа, вон словно улыбается нам в зеркале. Совсем не изменился после смерти, только лицо чуть-чуть вытянулось. Как живой, а?

— Я не знала пана Велша живым, — сказала незнакомая дамочка.

— Не знали? Ну, я-то очень хорошо знала! Еще холостым знала, и жену его знала девицей, дай ей господь вечный покой! Как сейчас, вижу их свадьбу. Она с утра заливалась слезами. Ну, к чему, скажите, пожалуйста, плакать целый день, если она знала его девять лет? Глупо, а? Девять лет он ее ждал, а лучше бы ждал девяносто! Ох, это была и штучка! Злыдня, скажу вам! Считала себя самой красивой и самой умной, и хозяйки, мол, лучше нет, чем она. На рынке час торговалась из-за гроша, при стирке всегда старалась дать бедняге поденщице поменьше воды, а прислуга у нее вечно жила впроголодь. Велш — тот хватил с ней лиха. Две мои прислуги раньше служили у нее, я от них все разузнала. Ему от жены минуты покоя не было. Она так думала, что, мол, муж только потому ведет себя смирно, что боится ее, а если и не перечит ей, то тоже нарочно. Она, знаете, была, как говорится, романтическая натура и хотела, чтобы весь мир ее жалел. Вечно жаловалась, что муж ее тиранит. Если бы он ее со злости отравил, она бы обрадовалась, а если бы он сам повесился, обрадовалась бы тоже, потому что тогда все бы ее жалели…

Пани Руска снова взглянула в сторону незнакомки, но той уже не было рядом. Увлекшись, пани Руска не заметила, что соседка все больше краснела и где-то в середине ее речи исчезла. Сейчас незнакомка разговаривала в глубине комнаты с родственником покойного, сухопарым чиновником казначейства Умюлем.

Пани Руска еще раз поглядела на неподвижное лицо покойника. У нее снова задрожали губы и из глаз полились слезы.

— Бедняга! — сказала она довольно громко, обращаясь к торговке воском пани Гиртовой. — Бог-то, он каждого карает. Каждого. Покойник был не без греха, что уж говорить. Кабы он женился на бедной Тонде, которая прижила от него ребенка…

— Приехала, ведьма на помеле? — громко прошипел сзади чей-то голос, и костлявая рука легла ей на плечо. Присутствующие вздрогнули, и все взоры обратились на пани Руску и стоявшего за ней пана Умюля.

Пан Умюль, указывая рукой на дверь, повелел своим сиплым, но пронзительным голосом:

— Вон!

— Что там такое? — спросил стоявший в дверях другой Умюль, тогдашний полицейский комиссар Малой Страны, такой же сухопарый, как его брат.

— Эта ведьма втерлась сюда и злословит о мертвых. Язык у нее что жало.

— Да гони ты ее в шею.

— Она всегда так на похоронах, — раздались возгласы со всех сторон. — И на кладбище устраивала скандалы!..

— Ну-ка, марш отсюда, сию минуту! — сказал полицейский комиссар, ухватив пани Руску за руку.

Она шла, всхлипывая.

— Такой скандал на таких солидных похоронах, — говорили в публике.

— Теперь тихо! — приказал комиссар пани Руске, когда они были в передней, ибо в квартиру как раз входил священник с причтом. Потом он вывел ее на лестницу. Пани Руска пыталась что-то сказать, но комиссар неумолимо вел ее дальше.

Перед домом он кивнул полицейскому:

— Отведите эту женщину домой, чтобы не безобразничала на похоронах!

Пани Руска, красная, как пион, не понимала в чем дело.

— Скандал! И на таких солидных похоронах! — раздавалось в толпе перед домом.

Братья Умюли, сыновья Умюля, городского писаря, были, как видно, строгие господа. А пани Руска снискала неприязнь всей Малой Страны, я сказал бы даже, всего света, если бы Малая Страна представляла собой целый мир, чего я, как малостранец, конечно, желал бы.

На следующий день пани Руску вызвали в полицейский комиссариат на Мостецкой улице. В те времена там бывало довольно оживленно. Когда летом в комиссариате работали при открытых окнах, шум раздавался на всю улицу. Там орали и топали ногами на каждого. Вежливого обращения, которое теперь так украшает действия полиции, тогда не было и в помине. Известный малостранский бунтовщик, арфист Йозеф, частенько останавливался на тротуаре под окнами полицейского комиссариата. Когда кто-нибудь из нас, мальчиков, шел мимо, Йозеф подмигивал и, спокойно ухмыляясь, поднимал палец и говорил: «Лаются!» Надеюсь, что это не было проявлением непочтительности и что Йозеф просто стремился выразить свою мысль с предельной точностью.

Франтишек Сандман. Малостранская башня Карлова моста.

И вот, четвертого мая 184… года, в полдень, пани Руска в своей мантильке и чепце с зелеными лентами предстала перед строгим полицейским комиссаром. Она была подавлена, глядела в пол и не отвечала на вопросы. Когда комиссар кончил суровое наставление словами: «Не вздумайте больше ходить на похороны. Можете идти», — пани Руска вышла. В те времена полицейский комиссар мог запретить даже умереть, а не то что ходить на похороны.

Когда пани Руски уже не было в канцелярии, комиссар поглядел на младшего чиновника и сказал с усмешкой:

— Она не может ничего с собой поделать. Вроде пилы — пилит, что ей ни подложи.

— Надо бы обложить ее налогом в пользу глухонемых, — отозвался чиновник.

Они рассмеялись и снова обрели хорошее настроение.

Но пани Руска долго не могла прийти в себя. Наконец она нашла выход.

Примерно через полгода она выехала из своего домика и сняла квартиру около Уездных ворот. Здесь проходили все похоронные процессии. И добрая пани Руска всегда выходила из дома и плакала от души.

Прекрасная теплая июньская ночь. Звезды чуть мерцают, луна светит так весело, и весь воздух пронизан серебряным светом.

Но охотнее всего луна, казалось, светит на крыши Оструговой улицы, особенно на тихие крыши двух соседних домов, носящих названия «У двух солнц» и «Глубокий погреб». Это удивительные крыши: шутя перелезешь с одной на другую, и все они состоят из закоулков, коньков, желобов и переходов. Особенно причудлива крыша дома «У двух солнц» — у нее так называемый седлообразный профиль, с двойным фронтоном на улицу и двойным во двор. Между обоими коньками проходит широкий желоб, в середине его пересекает косой чердачный ход. Этот ход тоже крыт круглой черепицей, образующей на крыше сотни мелких стоков. Два больших слуховых окна выходят в широкий средний желоб, который идет через весь дом, как тщательный пробор на голове пражского франта.