Льюис Уоллес - Вечный странник, или Падение Константинополя

И еще:

Рад доложить, к удовлетворению повелителя, что октябрьские ветра, налетевшие с Черного моря, вынудили княжну вернуться в ее городские владения, где она и останется до наступления нового лета. Вчера я видел ее. Сельская жизнь окрасила ее щеки в нежнейшие тона алых роз; губы у нее пунцовые и напоминают только что сорванный с ветки гранатовый цвет; глаза чисты, как у смеющегося младенца; шея округла и мягка, как у белой голубки; походка ее напоминает мне колебания стебля лилии, который колышут бабочки и малые птахи, припавшие к раскрытому устью из райского воска. Ох, когда бы я был в силах ее описать, о повелитель!..

Это донесение было пространным и включало в себя один эпизод, имевший для посланца султана более личное значение, чем другие, о которых он сообщал своему господину. Датировано оно октябрем. Приведенные ниже отрывки могут показаться интересными:

…Все на Востоке слышали про здешний Ипподром, который я посетил на прошлой неделе, а также вчера. Это величественное сооружение, в котором византийское тщеславие проявляло себя многие сотни лет. Впрочем, сохранилось от него немного. На северной оконечности арены, ширина которой около семидесяти шагов, а длина — около четырехсот, находится обветшалая постройка; на первом ее этаже арсенал, а выше — трибуны со скамьями. Постройка меньшего размера возвышается над трибунами, раньше, как говорят, там располагалась так называемая кафизма, откуда император наблюдал за забавами народа — гонками колесниц и схватками между Синими и Зелеными. Вокруг кафизмы целые горы кирпича и мрамора — их хватит для постройки дворца, пока еще сокрытого в мечтах повелителя, а также мечети, которая станет храмом магометанской религии. В середине, отмечая центральную линию скакового поля, находятся три реликвии: квадратный столб высотой в добрых сто футов, ныне оголенный, но некогда покрытый медными пластинами, обелиск из Египта и витая бронзовая колонна, представляющая собой трех змей с воздетыми к небу головами… Нынешний император не снисходит до посещения руин, однако народ приходит сюда и, рассевшись по трибунам под кафизмой или стоя на грудах камня вокруг, развлекается, глядя, как офицеры и солдаты упражняются в выездке… Далее должен сообщить повелителю, что здесь, в городе, находится некий сын Орхана, который называет себя законным наследником блаженной памяти Сулеймана, — того самого Орхана, который претендовал на трон повелителя и которого греки держат якобы в заточении: того самого Орхана, из-за которого нынешний император требует у повелителя увеличения выплат на содержание самозванца. Сын последнего, будучи турком, владеет нашим воинским искусством и имеет славу отменного наездника, а на турнирах пользуется джеридом. Поговаривают, что в один прекрасный день он намеревается бросить вызов повелителю — но только после смерти своего отца, старого Орхана… Когда на прошлой неделе я пришел на Ипподром, Орхан-младший находился на арене перед кафизмой. Трибуны были почти заполнены. Присутствовали некоторые офицеры, с которыми я знаком, — они прибыли, как и я, верхом; они уважительно приблизились ко мне и лестно отзывались о его искусности. Я впоследствии присоединился к их похвалам, отметив, однако, что во время пребывания среди неверных в Святой земле видел воинов и лучше. Меня спросили, обладаю ли я их воинским умением. «Не назову это умением, — ответил я, — однако обучал меня известный мастер, шейх Иордана». Им захотелось испытать меня. В итоге я согласился, на условии, что мы сойдемся с турком на турнире или в бою с оружием по выбору — лук, секира или копье, — верхами, в мусульманских доспехах. Они удивились, однако ответили согласием… А теперь, повелитель, не суди меня строго. Я прожил здесь уже много месяцев, и ничто не нарушало мирного течения времени. Главным для меня остается твое удовольствие. Я придерживаюсь обычая выезжать в город верхом, в доспехах. Лишь один раз — за трапезой у его величества — я показался в венецианском платье, в красном плаще и чулках, один черный, другой — желтый, в шапке с красным пером и туфлях с острыми носами, прикрепленными цепочками к коленям. Право же, меня легко было принять за расфуфыренного фазана. Если я хорошо владею оружием, разве не следует поведать об этом грекам? Как лучше зарекомендовать себя перед владельцем Влахернского дворца? А кроме того — какая возможность избавить повелителя от докучной препоны! Старый Орхан вряд ли проживет долго, а вот его писклявый птенец еще молод… Когда сыну самозванца сообщили, что я — итальянец, он ответил, что выйдет со мной на турнир; если я покажу себя достойным соперником, состоится настоящий поединок… Схватка состоялась вчера. Свидетелей было множество, в том числе и император. Он не поднялся на кафизму, оставался в седле, а за спиной у него стояли верховые телохранители. Мы начали с вольтижировки, выездки, прыжков, поворотов, наскоков. Орхан не отличился… Потом мы взяли луки, по двенадцать стрел каждый. Он на полном скаку послал в мишень две стрелы, я же — двенадцать, и все в яблочко… Далее — копье против секиры. Я предоставил выбор ему, он выбрал копье. В первой сшибке затупленный кончик его оружия упал на землю, срезанный у самого основания древка. Зрители смеялись и восхищались, и Орхан, разъярившись, выкрикнул, что это — случайность, и вызвал меня на пеший поединок. Я согласился, но вмешался его величество, предложив нам вновь помериться силами верхом… Мой противник, в котором взыграла злокозненность, вознамерился меня убить. Я уклонился от его копья и, когда он оказался от меня слева, толкнул его щитом и выбил из седла. Его подобрали — из ушей и носа хлестала кровь. Его величество пригласил меня сопровождать его во дворец… Я покидал Ипподром, сожалея, что не сошелся в смертельном поединке с этим тщеславным глупцом, однако репутация моя в Константинополе безусловно упрочилась: я — воин, достойный всяческого подражания.

И еще:

Его величество официально назначил меня стражем ворот перед моей резиденцией. Теперь сообщаться с повелителем будет совсем просто. По сути, ключи от города в моих руках. Однако я буду и далее иметь дело с Али. Более свежей рыбы на рынок не привозит никто.

И еще:

О повелитель, княжна Ирина пребывает в добром здравии, и ланиты ее сияют для тебя свежестью утра. Однако она расстроена. Во дворце были получены дурные новости от посланника его величества в Адрианополе. Султан наконец-то ответил на требование увеличить содержание Орхану — не только отказав в увеличении, но и вовсе прекратив выплаты; в провинцию, где собирали средства на эти нужды, был отправлен соответствующий приказ… Подсчитав время, я пришел к выводу, что мой доклад о поединке с юным Орханом достиг повелителя, и теперь я выхваляюсь перед самим собой, полагая, что он повлиял на соответствующее решение. Самозванцев нужно наказывать по всей строгости. Старый Орхан выжил из ума. Сын его все еще не вылечил уши. Падая, он сильно ударился затылком. Он больше не сможет ездить верхом. Самозванец повержен… Из дома княжны я направился прямиком во Влахерн. Шло заседание Большого совета, однако начальник стражи впустил меня… О повелитель, этот Константин — настоящий мужчина, воин, император, но он окружен старухами, которые боятся собственной тени. Когда я вошел, как раз обсуждали новость из Адрианополя. Его величество придерживался мнения, что твое решение, вкупе с решением прекратить выплаты, является знаком недружественных намерений. Он выступал за подготовку к войне. Франза считал, что дипломатические ходы еще не исчерпаны. Нотарас спросил, о какой именно подготовке говорит его величество. Тот ответил: о закупке пушек и пороха, создании запасов продовольствия на случай осады, расширении флота, починке стен, очистке рва. Кроме того, он предлагал отправить посольство к римскому епископу и через него воззвать к христианским странам Европы о помощи деньгами и солдатами. Нотарас тут же ответствовал, что видеть в Константинополе турка в чалме ему будет отраднее, чем папского легата. Совет завершился замешательством… Воистину, повелитель, я испытываю жалость к императору. Такое мужество — и такая слабость! Он потеряет и столицу, и то немногое, что осталось от империи, если гяуры из Венеции и Италии не придут ему на помощь. Придут ли? Воспользовавшись возможностью, его святейшество в очередной раз попытается поставить Восточную церковь на колени, а если не сумеет, то бросит ее на произвол судьбы. Если завтра повелитель постучит в здешние ворота, одни из них отопрет Нотарас, а другие — я… Однако император будет сражаться. У него героическая душа.