Джамбаттиста Вико - Основания новой науки об общей природе наций

Рассеяны по деревням этого округа и обязаны возделывать поля для римских Героев. И хотя Римляне имели достаточное представление о бродягах как с суши, так и с моря, т. е. о людях без собственной земли, все же у них не было слов, чтобы выразить такие чужестранные вещи; они получили их от Греков, которые должны были бродяг с суши называть Аркадянами, людьми лесными, а бродяг с моря называть Фригийцами, людьми, ушедшими из сожженных городов, чужестранцами, пришедшими с моря и не имеющими своей земли. Таким образом, к концу того времени, когда эти Предания и т. д.

Однако остается еще одна тонкость в обычном мнении Ученых: будто троянцы не были Греками. Поэтому Ученые думали, что Фригийский Язык отличался от Языка Греков. Гомер, во всяком случае, не давал им повода к этой всеобщей ошибке, так как он называет Европейских Греков Ахейцами, а Фригийцами – Азиатских Греков. И Троя, несомненно, лишь узким морским проливом была отделена от материка Европы; также и Иония, где находилась Троя, безусловно была целиком греческой. К тому же Акест был Троянским Героем, и он был основателем греческого языка в Сицилии: это была такая древность, что Эней уже нашел его во главе могущественного царства; таким образом Акест должен был вывести Героическую греческую Колонию из Фригии задолго до Троянской Войны.

Вергилий замечает, что в его времена Итальянцы называли Ага выступающую из моря скалу; они называли также и т. д.

При обширности земель это должно было бы быть достаточно широкое и длинное поле.

Породило, может быть, у Итальянцев Герольда (araldo), который своей священной персоной оттягивает назад (arretra) всякую вражескую силу (отсюда же – и т. д.).

Тем самым показано, как мало или даже совсем ничего истинного не было сказано до сих пор об Основах Божественного и Человеческого Знания, во всех составляющих его частях; и хотя вполне научно приводились места из поэтов, философов, историков, грамматиков, все же они кажутся общими местами, как только мы захотим испытать их с обеих противоположных сторон всей Научной проблематики; таким образом, оказывается, что они были до сих пор материалом без определенного отпечатка характерной формы.

Которая находилась на восточном берегу Босфора Фракийского, почему ее и называли «Землей Слепых»: она была основана в очень неудачном месте, тогда как неподалеку противоположный берег, где находился Константинополь, чрезвычайно приятен. Кроме того, во времена Гомера Греки под Троей назывались Ахейцами (по ним была названа Ахайя), и так как впоследствии это название распространилось повсюду, то это значит, что там собралась в союзе ради этой войны вся Греция, как говорилось выше. И несомненно и т. д.

Совершенно аналогичное этому произошло и с Данте. Совершая ошибку, какую делали также и мы, до сих пор полагали, что он собирал у всех народов Италии речения для своей «Комедии»; но для Данте не хватило бы и многих жизней, чтобы иметь наготове для каждого отдельного случая ту массу речений, из которых он компонует свою «Комедию». В действительности же дело происходило так: когда через триста лет Флорентийцы занялись разбором своего языка и когда они заметили у Данте множество таких речений, авторов которых они не могли найти во Флоренции, но видели, что они рассеяны по народам Италии (соответственно очень много таких речений еще живет среди нашего неаполитанского плебса, еще больше – в наших окрестностях, и чрезвычайно много – в наших провинциях), тогда они впали в указанную ошибку, не замечая того, что когда Данте пользовался этими речениями, они должны были существовать также и во Флоренции: ведь Данте должен был пользоваться языком, понятным всей Италии вообще.

Приведем два примера: один из них – это Улисс, горящим бревном выжигающий глаз Полифема 558; другой – нельзя себе представить ничего еще более непристойного – это Женихи, исключительно цари, наводняющие царский дворец Улисса, на глазах Телемаха пожирающие его имущество в кутежах и оскорбляющие стыдливость Пенелопы 549.

Мы доказали всей Поэтической Мудростью, и прежде всего двумя отмеченными немногим выше мифами (о горящем бревне Улисса, которым он ослепляет Полифема, и о Женихах Пенелопы), насколько испорченными эти мифы дошли до Гомера.

С другой стороны, memoria значит также и «ум» у того же Теренция: там, где Парменону нужна Мисида для того, чтобы устроить ловушку, он говорит ей: Nunc, Mysis, mihi opue est tua exprompta memoria 555.

Обратно тому, Тайная мудрость, свойственная отдельным людям, не может быть общей для целых народов.

Обосновались в Афинах при помощи характерного искусства: они приручили дикие нации изучением культуры; это же подметил Тацит в следующем изречении из «Жизнеописания Агриколы»: последний ввел то же самое в Англии: et humanitas vocabatur, quae pars servitutis erat 560.

И все же мы считаем, что доставляем ему удовлетворение, так как для нации важнее написать свою Историю, чем книги по Медицине: так, Римляне очень поздно получили врачей, а блистательные нации, например Турки, и до сих пор живут без профессоров этого искусства.

Соответственно первоначальному способу говорить посредством героических характеров.

Заключала в своих мифах, как в зародыше, возвышенные истины, над которыми впоследствии размышляли Философы. Поэмы Гомера и т. д.

Итак, если во всей этой книге среди объяснений и причин, данных нам Философией благодаря нашему новому критическому Искусству, и авторитетов, которыми помогала нам Филология, читатель мысленно учтет, что как доводы, так и авторитеты направляют его к Открытию Истинного Гомера, то, конечно, он не почувствует никакого основания не согласиться с ним. Таким образом, если он поразмыслит над этим, то заметит, что отсюда вытекают три важные следствия. Во-первых, что как соображения, так и авторитеты были им получены чистым сознанием, лишенным всякой страсти самолюбия. Во-вторых, что он очнулся при Открытии Истинного Гомера и отбросил то, что предлагали ему память, напоминавшая совсем о другом, и фантазия, которая представляла совершенно иное. В-третьих, что ни соображения Философов, приводивших в своих рассуждениях столь разнообразные вещи, ни авторитеты Филологов, сообщавших множество обычных вещей, не имели для него никакой ценности по отношению к Гомеру, каким он вспоминал его и представлял себе. Следовательно, ему была необходима наша Наука для Открытия Истинного Гомера. Благодаря этому Открытию успокоились жестокие бури многочисленных трудностей, бушевавшие в Теории Поэзии из-за Гомера; тяжкие обвинения, сделанные Гомеру Критиками, опровергнуты; редкостные, наивысшие и бессмертные хвалы, которые раньше как будто совершенно не принадлежали Гомеру, возвращены ему; и, наконец, причины истинности многочисленных и упорных Преданий, дошедших до нас, а также и те обстоятельства, почему они дошли до нас под столь безобразным покровом лжи, дружественно мирятся и согласуются.