Фрэнсис Фицджеральд - Отпущение грехов

— Да Чарли же! — выкрикнул он.

Наконец пальто отыскалось, он с трудом напялил его и скатился вниз по ступеням. Ему казалось, что Чарли ушел всего несколько минут назад.

— Чарли! — выкрикнул он, выскочив на шоссе. — Чарли, вернись! Я сделал глупость!

Он замер, прислушиваясь. Никакого ответа. Слегка задыхаясь, он пустился трусцой по дороге; вечер выдался жаркий.

Было лишь половина девятого, но на заштатном шоссе стояла полная тишина, лишь в болотистой низинке, тянувшейся вдоль кювета, разливались лягушки. Небо слегка припорошили звезды, через некоторое время должна была выйти луна, однако дорога шла под темными деревьями, и Майкл видел всего метра на три вперед. Через некоторое время, взглянув на фосфоресцирующий циферблат наручных часов, он перешел на шаг: до очередного поезда на Нью-Йорк оставался еще целый час. Времени у него было навалом.

И тем не менее он снова перешел на неловкий бег и милю между домом и станцией преодолел за пятнадцать минут. Станция была маленькая, она скромно притулилась во тьме между сверкающими рельсами. Рядом с ней Майкл разглядел зажженные фары единственного такси, дожидавшегося очередного поезда.

На платформе не оказалось ни души; Майкл открыл дверь и заглянул в тускло освещенный зал ожидания. Пусто.

— Странно, — пробормотал он.

Он разбудил сонного таксиста и спросил, не дожидался ли кто-нибудь поезда. Таксист поразмыслил: да, ждал тут один молодой человек, минут двадцать назад. Некоторое время он расхаживал взад-вперед, куря сигарету, а потом ушел куда-то в темноту.

— Странно, — повторил Майкл. Сложил ладони рупором и крикнул в сторону леса за железнодорожными путям:

— Чарли!

Никакого ответа. Он крикнул еще раз. Потом вновь обернулся к шоферу:

— Вы не заметили, в каком направлении он ушел?

Шофер неопределенно ткнул куда-то в сторону шоссе на Нью-Йорк, которое тянулось вдоль железнодорожного полотна.

— Куда-то туда.

Майкл, тревога которого все нарастала, поблагодарил его и стремительно зашагал вдоль шоссе, которое теперь белело в свете луны. Теперь Майкл знал, знал с неоспоримой точностью: Чарли ушел, чтобы умереть в одиночестве. Он вспомнил выражение лица Чарли, когда тот отвернулся, вспомнил, как тот опустил руку в карман пальто, будто сжимая там что-то смертоносное.

— Чарли! — крикнул он страшным голосом.

Темные деревья не откликнулись. Он миновал с полдесятка полей, блестевших серебром в свете луны; каждые несколько минут он приостанавливался, кричал и настороженно ждал ответа.

Ему пришло в голову, что идти в этом направлении и дальше просто глупо: скорее всего, Чарли прячется где-то в лесу рядом со станцией. Впрочем, может, это только его воображение, может, Чарли до сих пор ходит по платформе, дожидаясь поезда из города. Однако некий бессознательный импульс гнал его дальше. Более того, несколько раз у него возникало чувство, будто кто-то шагает впереди, но намеренно скрывается от него на каждом повороте, скрывается от зрения и слуха, но оставляет за собой смутную трагическую ауру, по которой видно, что он только что здесь прошел. Один раз ему показалось, что он слышит шаги среди листвы, рядом с дорогой, но оказалось, это трепетал на слабом жарком ветру кусок улетевшей газеты.

Ночь была удушающая — горячие лунные лучи словно лупили по раскаленной земле. Майкл на ходу снял пальто, перекинул его через руку. Впереди показался каменный мост через пути, за ним тянулась бесконечная череда телефонных столбов: уменьшаясь в перспективе, они уходили к незримому горизонту. Ну что же, он дойдет до моста, и хватит. Он бы сдался и раньше, вот только мешало это наваждение: что кто-то очень легко и стремительно шагает впереди.

На мосту он присел на камень — сердце громко, устало бухало под намокшей рубахой. Да, затея безнадежная: Чарли исчез; скорее всего, ему уже ничем не поможешь. Вдали, за станцией, загудел на подходе поезд, проходивший здесь в половине десятого.

Майкл вдруг сообразил, что пытается понять, зачем он здесь оказался. То, что он здесь оказался, исполняло его презрения к себе. На какой слабой нотке его натуры сумел Чарли сыграть за эти несколько минут, заставив его пуститься в этот бессмысленный, жутковатый ночной забег? Они ведь обо всем договорились, и Чарли так и не смог привести ни одного довода, почему достоин помощи.

Майкл встал, решив вернуться, но, прежде чем зашагать назад, помедлил в лунном свете, глядя на дорогу. Вдоль полотна тянулась линия телефонных проводов; проследив ее взглядом, он услышал вновь — на сей раз громче и ближе — гудок нью-йоркского поезда, который с музыкальной четкостью нарастал и затихал в ночной тишине. И тут его глаза, скользившие вдоль полотна, остановились на одной точке в ряду столбов — до нее было примерно с четверть мили. То был столб вроде такой же, как и остальные, да все же не такой: было в нем нечто неуловимо отличное.

Пока он смотрел — так случается сосредоточить взгляд на элементе узора ковра, — в мозгу у него произошло нечто удивительное: в мгновение ока он увидел всю ситуацию в совершенно ином свете. Нечто долетело до него с шепотом ветерка, нечто, что изменило всю тональность произошедшего. А было это следующее: он вспомнил, что читал где-то, как давным-давно, в Средние века, некий человек по имени Герберт подвел итог всей европейской цивилизации. Майклу вдруг сделалось ясно, что он и сам только что оказался точно в таком же положении. На один миг, в единственной точке времени, все милосердие мира сосредоточилось в нем одном.

Он сообразил это за одну-единственную секунду, испытав страшное потрясение; и в тот же миг понял, почему должен был помочь Чарли Харту. Потому, что невыносимо будет существовать в мире, где к тебе никто не придет на помощь, где любой человек может оказаться таким же одиноким, каким оказался сегодня Чарли.

Ну да, конечно же, в этом все и дело: ему сегодня выпал особый шанс. К нему пришел человек, которому некуда было больше пойти, — а он его прогнал.

Все это время, весь этот миг, Майкл стоял совершенно неподвижно, уставившись на телефонный столб у железнодорожного полотна — тот самый, который показался ему не совсем таким, как остальные. Луна теперь светила так ярко, что он увидел на самом верху столба белую поперечину; он вгляделся, и ему показалось, что поперечина эта окружена пустотой, будто остальные столбы от нее отшатнулись.

И тут примерно в миле он услышал стук и лязганье электропоезда, отошедшего от станции; этот звук будто вернул его обратно к жизни: он коротко вскрикнул и, спотыкаясь, помчался по шоссе к столбу с поперечиной.

Еще один свисток поезда. Чух-чух-чух — поезд приближался: шестьсот, пятьсот метров; когда он вкатился под мост, Майкл уже бежал в ярком свете его прожектора. В мозгу у него осталось только одно чувство — ужас. Он знал только одно: что должен оказаться у столба раньше поезда, а до столба было еще пятьдесят метров, и он выделялся ярко, будто звезда, на фоне неба.