Фрэнсис Фицджеральд - Отпущение грехов

Молчание продолжалось еще мгновение, пока Рудольф ждал, а священник силился ухватить мысль, ускользавшую все дальше и дальше, и часы тикали в обветшалом доме. Потом отец Шварц тяжело уставился на мальчишку и заметил чудн ы м голосом:

— Когда множество людей собирается в наилучших местах, возникает сияние.

Рудольф вздрогнул и украдкой глянул в лицо отцу Шварцу.

— Я говорю… — начал священник и умолк, навострив ухо. — Слышишь, как стучит молоток, как тикают часы, жужжат пчелы? Так вот, ничего в этом хорошего нет. Только и нужно, чтобы много людей скопилось в центре вселенной, где бы он ни находился, и тогда… — его влажные глаза понимающе расширились, — появится сияние.

— Да, отче, — согласился Рудольф, уже побаиваясь.

— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

— Ну, раньше я хотел стать бейсболистом, — нервно ответил Рудольф, — но теперь я думаю, что это не самая правильная мечта, так что я, наверно, пойду в актеры или в морские офицеры.

Снова священник пристально посмотрел на Рудольфа.

— Я понимаю, что именно ты хочешь сказать! — воскликнул он исступленно.

Рудольф ничего определенного сказать не хотел, и домыслы святого отца усилили его замешательство. «Это сумасшедший, — подумал он, — я его боюсь. Он хочет, чтобы я ему как-то помог, а я не хочу ему помогать».

— У тебя такой вид, словно все уже сияет! — вскрикнул отец Шварц. — Ты когда-нибудь бывал на празднике?

— Да, отче.

— А ты заметил, что все там одеты как подобает случаю? Именно это я и хочу сказать. Просто, когда приходишь на вечеринку, наступает момент… когда все подобающим образом одеты. Может, пара девчушек у входа, какие-то мальчики, перегнувшиеся через перила, и повсюду вазы, полные цветов…

— Я бывал на многих вечеринках, — сказал Рудольф, радуясь, что беседа потекла в ином русле.

— Конечно, — в голосе священника звучало торжество, — я так и знал, что ты со мной согласишься. Но моя теория такова: когда огромное множество людей собирается вместе в наилучших местах, то всегда возникает сияние.

Рудольф поймал себя на мысли о Блэчфорде Сарнемингтоне.

— Пожалуйста, послушай меня! — нетерпеливо приказал священник. — Хватит терзаться насчет того, что случилось в субботу. Апостасия подразумевает абсолютное проклятие только в предположении предшествующей безупречной веры. Это тебя успокоит?

Рудольф не понял ни единого слова, но кивнул, священник кивнул в ответ и снова погрузился в свое непостижимое состояние.

— Подумать только, — воскликнул он, — у них есть лампы, огромные, как звезды, можешь себе представить? Я слышал, что в Париже или где-то еще есть такие лампы — огромные, как звезды. И они есть у многих — у многих весельчаков. Чего только нет у них, и даже такое, что нам и не снилось. Послушай…

Он хотел подойти к Рудольфу, но мальчик отпрянул, и отец Шварц вернулся в свое кресло. Глаза его высохли, и взор его пылал.

— А ты когда-нибудь ходил в парк аттракционов?

— Нет, отче.

— Тогда сходи в парк аттракционов. — Священник неопределенно повел рукой. — Там как на ярмарке, только сияние гораздо ярче. Надо прийти вечером и стать в отдалении, в темноте — под темными деревьями. Ты увидишь, как крутится в воздухе большое колесо из лампочек, как длинные лодки соскальзывают с большой горки прямо в воду. Звучание невидимого оркестра, запах жареного арахиса — и мерцающие огоньки повсюду. Но, видишь ли, это ни о чем тебе не напомнит. Просто будет висеть в ночном воздухе, как яркий воздушный шар, как большой желтый фонарь на столбе.

Отец Шварц нахмурился, как будто вспомнил что-то.

— Только не подходи слишком близко, — предостерег он Рудольфа, — ибо, приблизившись, ты ощутишь только жар и пот. И жизнь.

Все эти речи казались Рудольфу такими странными и страшными, потому что звучали они из уст священника. Мальчик так и сидел в полуобмороке от ужаса и не сводил с отца Шварца своих прекрасных распахнутых глаз. Но подспудно, сквозь страх, он сообразил, что его собственные внутренние догадки подтверждаются. И где-то существует несказанное великолепие, которое не имеет ничего общего с Богом. Теперь мальчик знал, что Бог больше не гневается на него за вранье на исповеди, ведь Он наверняка понял, что Рудольф просто хотел лучше выглядеть в Его глазах, озарить тусклые свои признания словами лучистыми и благородными. В тот миг, когда он заявил о своей безупречной честности, где-то захлопотал на ветру серебряный стяг, заскрипела кожа, сверкнули серебром шпоры — и отряд всадников замер, встречая рассвет на пологом зеленом холме. Солнце зажигало звезды на их доспехах, как на картинке с прусскими кирасирами при Седане [32] Около французского городка Седан в 1870 г. произошло решающее сражение Франко-прусской войны, которое привело к капитуляции французской армии, отречению Наполеона III от престола и установлению в стране республики. , которая висела дома на стенке.

Но священник вдруг забормотал бессвязные душераздирающие слова, и мальчишку обуял животный страх. Ужас явился внезапно из раскрытого окна, и атмосфера в комнате переменилась. Отец Шварц рухнул на колени и боком навалился на кресло.

— О Господи! — закричал он не своим голосом и сполз на пол.

Потом тирания человеческого восстала из поношенной одежды священника и смешалась с едва уловимым запахом вчерашней стряпни, висевшим по углам. Рудольф пронзительно закричал и в панике бросился вон… А распластанный человек лежал неподвижно, заполняя собой комнату, заполняя ее голосами и лицами, пока эхолалия не захватила все пространство, громко звеня назойливым визгливым смехом.

За окном сизый сирокко дрожал над пшеницей, и девушки с золотыми волосами шли, чувственно покачивая бедрами, по дорогам, вьющимся среди полей, и бросали невинные и манящие слова юношам, работающим на меже. Ненакрахмаленные клетчатые юбки льнули к стройным ногам, а за вырезами платьев было тепло и влажно. Жизнь — жизнь горячая и плодородная пылала здесь вот уже пять часов и до самого вечера. А еще через три часа настанет ночь, и повсюду в этом краю белокурые северянки и рослые парни с ферм улягутся ночевать прямо на пшеничной меже под луной.

Приступы ярости — у кого их не бывает!

Это когда вы готовы сообщить соседской старушке — божьему одуванчику, что с такой-то рожей ей бы ночной сиделкой в интернат для слепых, или когда вас так и подмывает спросить у человека, которого вы ждете уже битых десять минут, не сильно ли он упрел, обгоняя почтальона, или когда вам хочется сказать официанту, что если из суммы счета удержать по центу за каждый градус, на который остыл принесенный им суп, то ресторан еще останется должен вам полдоллара, или — и это самый безошибочный симптом приступа ярости — когда чья-то улыбка действует на вас, как алое исподнее нефтяного барона действует на супруга коровы.