Фрэнсис Фицджеральд - Отпущение грехов

В первое мгновение он даже обрадовался, что кто-то пришел и придется его принять; потом, вздрогнув, понял, что боится чего-то — хотя не мог уяснить чего, — и направился к двери кабинета. Не дойдя до нее, он остановился. Рев клепальной машины возобновился, однако теперь казался совсем далеким. Батлеру почудилось, что часы перестали тикать, но нет, вот же он, этот их звук, отмерявший секунды, такие бесконечно долгие в этой душной тишине…

Неожиданно он почувствовал, что не хочет знать, кто это там явился; и одновременно его мучило неодолимое любопытство. В углу его матовой стеклянной двери было прозрачное местечко, через которое можно было рассмотреть все помещение, но тут Батлер вспомнил, что в написанной краской его собственной фамилии на букве «Б» появилась широкая царапина. Сквозь нее он мог видеть пол и небольшой темный холл, выходящий в коридор, где стояли стулья для посетителей. Стиснув зубы, он прижал глаз к этой царапине.

Под стулом, загороженные одной из ножек, виднелись женские туфли. Подошва одной из них была повернута в его сторону, и он разглядел серый овал в середке. Затаив дыхание, он переместился к нетронутому матовым налетом углу. На стуле кто-то сидел — точнее сказать, развалился на нем, будто от прикосновения к сиденью несколько сплющился. Он увидел поникшую руку и часть лица, прозрачно-бледного, невидимая фигура не шевелилась, это было страшное, неестественное оцепенение. Батлер тут же отскочил от двери, хватая ртом воздух.

Несколько минут он был не в состоянии отойти от стены, к которой в ужасе прижался спиной. Как будто он и это договорились друг с другом: если он не двинется с места, притворившись мертвым, то будет в безопасности. Однако из приемной не доносилось ни единого звука, и к Батлеру постепенно вернулось привычное — рациональное — восприятие. Он сказал себе: все это из-за переутомления; самым страшным было не то, что в приемной появился призрак, а что нервы у него в таком состоянии, потому он и смог его увидеть. Однако такие утешения помогали плохо: если его терзал этот жуткий страх, было уже не суть важно, откуда взялась причина — из потустороннего мира или же из темных закоулков его собственного сознания.

Он снова и снова старался взять себя в руки. В конце концов, чего он так испугался? Звуки за дверью те же, что и прежде; и кабинет, и его собственное тело по-прежнему вполне реальны, по улице так же идут люди, спешат куда-то, а на призыв звонка — вот он, стоит только протянуть руку — тут же откликнется мисс Руссо. Он рассуждал дальше: наверняка можно найти естественное объяснение тому, что ему померещилось снаружи; во-первых, он не смог разглядеть лицо целиком, во-вторых, то, о чем он подумал, совсем не обязательно было именно тем… в нынешние времена очень многим приходится подкладывать в туфли картонку. Ну и на крайний случай, он сам не ожидал, что сможет обдумывать это с таким хладнокровием… в общем, если все зайдет слишком далеко и станет невыносимым, в любой момент можно свести счеты с жизнью и, таким образом, с любым кошмаром, вторгшимся в нее.

Именно последняя мысль заставила его подойти к окну и взглянуть на людей, бредущих внизу. Он постоял там немного, не поворачиваясь к двери, и все смотрел, как люди идут и идут по тротуару… а еще на рабочих на лесах из стальных труб — с той стороны улицы. Всем сердцем он рвался к людям, он отчаянно боролся с собой, хотел наконец их понять, у них ведь те же радости и печали, они же у всех более или менее общие, но это была неразрешимая задача. Ведь в глубине души он презирал их, да и вообще, о каком контакте с людьми можно говорить, пока у него в приемной сидит это. Вот с кем он теперь контактирует.

Батлер вдруг резко развернулся и, подойдя к двери, снова приник к прозрачной полоске. Фигура сдвинулась с места, еще больше осела вбок, и кровь тут же бросилась ему в голову, в ушах зазвенело: лицо невидимки, теперь обращенное к нему, было лицом Сары Саммер.

Он обнаружил, что сидит за столом, сотрясаясь от истерического хохота.

Сколько времени он так просидел? А потом он вдруг услышал тихий звук и узнал его почти сразу: это был шелестящий вздох входной двери. Он поглядел на свои наручные часы: было четыре часа.

Он позвонил мисс Руссо и, когда она вошла, спросил:

— Есть кто-нибудь ко мне?

— Нет, мистер Батлер.

— А раньше никто не приходил?

— Никто, сэр.

— Вы уверены?

— Я была в архиве, но дверь оставила открытой. Если бы кто-то вошел, я бы наверняка услышала.

— Хорошо. Спасибо.

Когда она выходила, он глянул через открытую дверь в коридор. На стуле никого не было.

Он принял на ночь сильное снотворное и потому смог немного поспать, так что на рассвете способность мыслить трезво и рационально была обретена вновь. Батлер отправился в контору, идти не хотелось, но он знал, что иначе он туда больше никогда не явится. Он обрадовался, что все же пересилил себя и вышел на работу, а около двенадцати в конторе появился сам мистер Джордж Эддингтон.

— Да у вас совершенно больной вид, — сказал Эддингтон.

— Это от жары.

— Надо бы вам сходить к врачу.

— Схожу, — сказал Батлер, — но это все пустяки.

— Что у нас тут творилось последние две недели?

— Да ничего особенного, — вслух произнес он. — Вот только выехали со склада на Двухсотой улице.

— Кому же эта светлая идея пришла в голову?

— Вашему брату.

— Прошу вас подобные решения согласовывать со мной. Возможно, нам придется вновь туда перебираться.

— Простите.

— А где мисс Уисс?

— У нее мать заболела, я дал ей отпуск на три дня.

— А миссис Саммер уволилась… Кстати, я хотел бы с вами о ней поговорить, но позже.

У Батлера вдруг защемило сердце. Что он имел в виду? Он уже видел газеты?

— Жаль, что отсутствует мисс Уисс, — сказал Эддингтон. — Я хотел просмотреть отчетность за последний месяц.

— Давайте я возьму бухгалтерские книги домой, — примирительно предложил Батлер. — Подготовлюсь, и завтра мы с вами все просмотрим.

— Да уж, прошу вас.

Эддингтон вскоре отбыл. Что-то в его тоне встревожило Батлера — некая сдержанность, что ли, когда человека стараются подготовить к куда более крупным неприятностям. В нынешние времена о многом приходилось беспокоиться, подумал Батлер, а стоит ли, не слишком ли это? Он сидел за своим письменным столом, испытывая странную апатию — апатию отчаяния, и, уходя на ланч, сообразил, что, оказывается, за утро ничего не сделал.

В половине второго, на обратном пути в контору, его вдруг обдало волной леденящего страха. Он шел, ничего не видя перед собой, под безжалостными лучами солнца — среди монотонного черного и враждебного серого. Вой пожарной машины, ворвавшийся в вибрирующий воздух, он воспринял как зловещее предзнаменование очередного кошмара. У него в кабинете кто-то закрыл окна, он распахнул их настежь, навстречу этим изнемогающим от зноя механизмам на стройке с той стороны улицы. Потом, раскрыв гроссбух, уселся в кресло и стал ждать.