Дмитрий Милютин - Дневник. 1873–1882. Том 1 [litres]

20 апреля, в среду, приехали мы в Одессу; погода разгулялась, и в первый раз мы почувствовали теплый весенний воздух. У самой станции железной дороги, на Куликовом поле, государь осмотрел два полка 15-й пехотной дивизии с артиллерией и двумя дивизионами кавалерии, местный полк и запасный батальон. Войска эти представились в отличном виде; только что сформированный местный полк, так же как и запасный батальон, ничем не отличались от полевых войск.

После смотра проехали мы вдоль морского берега, чтобы осмотреть батареи, возведенные прошлой осенью для защиты Одессы. Батареи эти имели грозный вид, с огромными 9- и 11-дюймовыми орудиями. Спустившись к гавани, государь переехал на катере на «поповку», вооруженную двумя 12-дюймовыми орудиями, и по данному сигналу открыта была пальба со всех батарей; миноносные пароходы двинулись вперед, к линии минного заграждения. При ярком солнце и огромном стечении народа на бульваре у гавани зрелище было внушительное. Одесса вовсе не имела вида города, ожидающего бомбардирования; паника, сначала овладевшая населением, преимущественно еврейским, скоро прошла; улицы, по которым проезжал государь, кишели народом.

Пробыв в Одессе всего 2½ часа, мы поехали далее в Киев, куда прибыли на другой день, 21-го числа, в полдень, и также пробыли там 2½ часа. Здесь государь был встречен еще бóльшими толпами народа, одушевленными неподдельным энтузиазмом. Погода была ясная, хотя и холодная. Сначала государь заехал в лавру, а потом произвел на эспланаде смотр войскам, которыми остался чрезвычайно доволен, так же как и во всех других пунктах, где происходили смотры. Присутствовавшие на этом смотру были особенно поражены отличным составом лошадей в приходивших за войсками обозах и парках. Во время всего путешествия государь много раз вслух замечал, какое удовольствие доставляет ему превосходное состояние армии.

Во время пути до Москвы приходили частые политические и военные известия. Из Вены, Берлина, Парижа, Рима сведения были вполне благоприятные. Неприятно было государю только решение германского правительства теперь же отправить в Константинополь послом принца Рейсса, бывшего посла в Петербурге. Австрия сочла необходимым последовать примеру Германии, отправив послом в Константинополь графа Зичи. Берлинский кабинет оправдывал свое распоряжение тем, что прибытие германского посла в Константинополь принесет пользу действительному покровительству русским подданным, оставшимся в Турции, и послужит противодействием британскому послу Лейярду, который, оставаясь в Константинополе единственным представителем Европы, получал полный простор в своих туркофильских происках.

Вопрос о принятии под покровительство Германии русских подданных, оставшихся в Турции, а под покровительство Англии – турецких подданных в России был предметом переписки в течение двух-трех дней. Сначала Порта объявила, что вовсе не дозволит русским подданным оставаться в Турции; но потом, вероятно, по совету той же Англии, уступила и согласилась на протекторат Германии. Новый британский посол в Константинополе хотя гласно заявлял, что Англия не намерена поддерживать Турцию в начатой войне, а в разговоре с Нелидовым (перед отъездом его из Константинополя) даже выражался в том смысле, что Англия в восточном вопросе преследует собственные интересы, однако же в действительности поддерживает по-прежнему самоуверенность Порты. На последний циркуляр князя Горчакова до сих пор ответила одна Англия; ответ этот неприязненный и резкий. Хотя Лондонский кабинет официально объявил, что намерен сохранять строгий нейтралитет, однако же английский флот усиливается в Средиземном море, у Корфу собирается эскадра; по-видимому, что-то замышляется относительно Египта, Дарданелл или Греции. Лондонский двор проникнут нерасположением к России; королева противится предполагавшейся поездке великой княгини Марии Александровны в Петербург, что причиняет крайнее огорчение государю и императрице.

22 апреля, в 10 часов вечера, прибыли мы в Москву. На всем пути преследовала нас ненастная и холодная погода; по сторонам дороги видны следы недавних разливов и наводнений; во многих местах еще лежали глыбы снега. Москва встретила государя, как и надобно было ожидать, с неописуемым энтузиазмом. Несмотря на накрапывавший дождь, все улицы до самого Кремлевского дворца были запружены народом. Но что было на другой день утром в залах дворца и на площади между соборами – трудно описать. Когда в Александровской зале государь, выслушав приветственные речи дворянского предводителя и городского головы, отвечал им в кратких, но полных значения и чувства словах, то вся толпа, наполнявшая залу, пришла в какое-то восторженное состояние; всё бросилось к государю, так что с большим трудом можно было оградить его, императрицу, наследника и цесаревну; бóльшая же часть свиты была оттиснута. Когда государь вышел на Красное крыльцо, вся площадь огласилась громкими криками неподдельного энтузиазма. Обычным порядком государь прошел в Успенский собор, оттуда в Чудов монастырь и через Николаевский дворец возвратился к себе. Экипаж его едва мог двигаться среди густой толпы.

В час пополудни назначен был смотр войскам Московского гарнизона на Театральной площади; государь со всей свитой проехал верхом от Кремлевского дворца и до места смотра. Опять несметные толпы народа встречали и провожали его громкими криками. Войсками государь был очень доволен.

Между смотром и обедом во дворце я сделал несколько визитов и побывал в 3-м Александровском училище. Вечером был раут у генерал-губернатора князя Долгорукова.

На другой день, 24-го числа, после обедни в дворцовой церкви государь с прочими членами царской семьи и частью свиты отправился в Троице-Сергиеву лавру. К сожалению, опять погода была дождливая. Мне пришлось в первый раз быть в лавре, но не удалось осмотреть как бы следовало ее достопримечательности. Возвратились из лавры прямо на станцию Николаевской железной дороги, и в 6 часов вечера тронулся поезд.

25 апреля, в 10 часов утра, прибыли в Петербург. И здесь весь Невский проспект до Зимнего дворца был запружен толпами народа; на всем протяжении стояли войска шпалерами. Но какая разница между этим приемом и теми встречами, которые так недавно видели в Москве, Киеве, даже в Одессе. Всё чинно, сдержанно, смирно.

В тот же день, в час пополудни, было молебствие во дворце. Затем весь остальной день провел я частью в приеме начальствующих лиц министерства, частью в разборке накопившейся массы бумаг.

Сегодня явился я к докладу в мундире Пензенского пехотного полка. Государь с удовольствием увидел меня в этой форме и снова благодарил за всё, что видел в армии и на пути. Не в первый раз уже высказывал он мне в присутствии наследника, а иногда и других лиц, что теперь я должен быть вполне удовлетворен за все несправедливые суждения и порицания, которые столько времени слышались в публике и даже в среде военных по поводу реформ, произведенных в мое управление Военным министерством. Успешная мобилизация значительной части армии, превосходное состояние войск, обильно снабженных по всем частям материального устройства, – всё это казалось чем-то неожиданным и служило фактическим, очевидным опровержением распущенных насчет нашей армии зловещих толков, которые до того уже успели укорениться в массе публики, что слухи о блестящем состоянии действующей армии произвели всеобщее удивление. Мне случалось много раз слышать поздравления с успехом; говорили, что Военное министерство выдержало экзамен блистательно; отъявленные враги замолкли, а некоторые даже покаялись и признали себя неправыми. Наконец, и европейская дипломатия выведена была из того заблуждения, в которое ввели ее неосновательные донесения некоторых легкомысленных агентов, передававших отголоски фрондеров петербургского яхт-клуба или статей «Русского мира».