Дмитрий Милютин - Дневник. 1873–1882. Том 1 [litres]

18 марта. Четверг.Перед докладом заехал к канцлеру, который желал переговорить со мной о двух заботивших его предметах: во-первых, по случаю приезда генерал-майора Франкини, которого великий князь Михаил Николаевич прислал сюда, чтобы лично настоять на проведении задуманной кавказским начальством новой экспедиции от Красноводска к текинцам, на что не последовало высочайшего соизволения в прошлом феврале; а во-вторых, по делам Герцеговины. Князь Горчаков очень опасается, чтобы государь не поколебался в прежних своих решениях: всякое наше движение в сторону Мерва встревожило бы опять английское правительство; опасно было бы растравлять эту больную рану англичан, и приехавший на днях из Лондона наш посол граф Шувалов весьма прямо выражал по этому предмету свои опасения. Осторожный и сдержанный лорд Дерби в разговоре с графом Шуваловым сказал, что движение наше к Мерву есть casus belli [78] Формальный повод к объявлению войны ( лат .). – Прим. ред. .

Канцлер убедительно просил меня при докладе государю отстоять прежнее решение, сообщенное мною великому князю Михаилу Николаевичу в письме от 19 февраля. Я исполнил желание канцлера и через час обрадовал и успокоил его, привезя известие, что государь остается твердо при прежнем своем приказании, чтобы кавказское начальство в точности руководствовалось инструкцией, данной в начале прошлого года относительно образа действий в Закаспийском крае.

Что касается герцеговинских дел, то князя Горчакова тревожила мысль, вынесенная им из последнего разговора с императрицей: по ее представлениям, дипломатия наша не довольно энергично действует в пользу христианского населения Турции. Этот взгляд может иметь влияние и на самого государя. Канцлер прочел мне последние свои инструкции нашим послам в Вене и Константинополе (Новикову и Игнатьеву), в которых развивалась та основная мысль, что нам нет повода не доверять австрийской политике, пока во главе ее стоит Андраши; что враждебные ему партии стараются раздуть славянский вопрос в надежде сломить шею Андраши, которому, по чувству самосохранения, необходимо искренно и решительно вести дело в том именно смысле, в каком мы желаем.

Я старался успокоить князя Горчакова, так как при всех разговорах во время моих докладов о современном положении дел на театре восстания замечал в государе самое твердое, непоколебимое желание не допустить общего разгара войны на Балканском полуострове.

Сегодня был я на экзамене в Артиллерийском училище, а вечером – в 1-й военной гимназии на годичном музыкальном вечере.

19 марта. Пятница.Утром присутствовал на разборе практических задач у выпускных офицеров Академии Генерального штаба, потом на практических упражнениях с судопроизводством в Военно-юридической академии, а затем было у меня совещание по делам азиатским, по вопросу о нашем дальнейшем образе действий относительно Китая и Кашгара. В этом совещании участвовали три генерал-губернатора – туркестанский, западно-сибирский и оренбургский – со своими начальниками штабов, товарищ министра иностранных дел Гирс с директором Азиатского департамента Мельниковым и чиновником Вейнбергом и некоторые лица от Главного штаба.

22 марта. Понедельник.В субботу получено из Берлина печальное известие о кончине Юрия Федоровича Самарина. Проездом через этот город, на возвратном пути из Парижа в Россию, он попал в какую-то больницу, где ему провели хирургическую операцию на руке, вопреки предостережениям парижских врачей. Говорят, после этой опасной операции сделалась у него гангрена, от которой он и умер в самое короткое время. Жаль этого умного и даровитого человека; горячо преданный России, он был замечательный писатель и необыкновенно остроумный собеседник.

Незадолго до смерти он отпечатал за границей последнюю, 6-ю книжку своих «Окраин России» – издания, из-за которого Самарин приобрел несметное множество врагов. Немцы Прибалтийского края ненавидели его за то, что он беспощадно изобличал их антирусские тенденции. Благодаря им же он прослыл в высших сферах либералом, человеком задорным, крайним славянофилом. В действительности же Самарин был далек от этой репутации. Он отличался редкой диалектикой, блестящей способностью вести спор о предметах самых разнообразных; выражался изящно на многих языках: по-немецки и по-французски говорил с такой же легкостью, как по-русски. Эта личность сохранится неизгладимо в памяти многочисленного кружка его приятелей и почитателей. Вчера и сегодня повсюду не было другого разговора, как о кончине Юрия Федоровича.

23 марта. Вторник.После доклада был в Академии Генерального штаба, где молодой великий князь Николай Николаевич читал решение последней заданной ему стратегической задачи. При этом чтении и разборе решения присутствовали отец молодого великого князя Николай Николаевич, принц Петр Георгиевич Ольденбургский и много других лиц. Решение задачи признано весьма удовлетворительным, и, после сделанных поочередно профессорами частных замечаний, начальник Академии генерал-лейтенант Леонтьев очень ловко высказал общее заключение о занятиях и работах великого князя в продолжение трехлетнего пребывания его в Академии. Заключение это было так лестно для молодого великого князя, что не только он сам, но и отец его прослезились и бросились в объятия друг другу. Остается пожелать, чтобы познания, приобретенные великим князем в Академии, дали ему серьезное направление в дальнейшей жизни и службе и вышел из него человек дельный, не похожий на двоюродного его брата Николая Константиновича, также кончившего довольно успешно курс Академии несколько лет тому назад.

Во всяком случае, пример двух великих князей, прошедших курс Академии Генерального штаба, имеет в моих глазах особенное значение: далеко ли то время, когда и Академия, и весь Генеральный штаб были в загоне, когда каждый офицер, носивший мундир Генерального штаба, считался бесполезным теоретиком, скучным педантом, самонадеянным либералом?.. Я помню, как великий князь Михаил Павлович, удостаивавший меня милостивым вниманием в первые годы моего офицерства, огорошил меня, когда в первый раз увидел в мундире Генерального штаба.

Впрочем, надобно сказать, что в то время и Генеральный штаб стоял совершенно иначе, чем теперь: офицеры штаба ограничивались в своих знаниях и служебных обязанностях самой узкой специальностью – расстановкой «жалонеров» [79] Жалонер ( устар .) – нижний чин пехоты, носящий на штыке цветной флаг (жалонерский значок), служащий для указания места батальона или роты. – Прим. ред. , ведением маневров, составлением планов учений и т. п. В войсках их прозывали то «планщиками», то свитскими чиновниками и давали им всякие sobriquet [80] Насмешливые прозвища. – Прим. ред. . Как изменилось всё это в настоящее время! Счастливому этому изменению более всего содействовала Академия, получившая в последние лет 15 практическое и разностороннее развитие.