Дмитрий Милютин - Дневник. 1873–1882. Том 1 [litres]

Прекрасно; но что же далее? Ни одна из пяти держав не намерена браться за оружие; многие из них только того и хотят, чтобы Россия одна втянулась в неблагодарную борьбу с полуварварским государством; в случае успеха ей не дадут воспользоваться плодами, а между тем она сделается на известное время неспособной вмешиваться в дела Европы.

Сегодня сам канцлер наконец решился высказать весьма категорически предположение, что более всех других желает нас ослабить именно та держава, которая считается лучшим нашим другом, – Германия. Давно уже прусские дипломаты и генералы внушают нам необходимость войны с Турцией и стараются уверить, что нам следует направить против нее большие силы. Сам Бисмарк развивал то же мнение в последних личных разговорах своих с Убри. Дружеские эти советы всегда казались мне подозрительными, но канцлер только теперь начинает сомневаться в искренности наших друзей и в первый раз решился высказать это государю, который выслушал его без возражений. Князь вел речь к тому, чтобы доказать, как необходимо России избегнуть войны и остаться сколь возможно долее в согласии с остальной Европой по восточному вопросу.

Государь с некоторой досадой спросил князя Горчакова, для чего считает он нужным доказывать то, в чем сам государь убежден более всякого другого. Разве не доказал он и не продолжает доказывать свое долготерпение, свое искреннее желание предотвратить войну? Но может ли он остаться равнодушным, когда будет затронута честь его и достоинство России? На эту тему государь говорил довольно долго, с одушевлением; он был сильно взволнован. Припомнив в беглом очерке ход дела с самого начала восстания Герцеговины и Боснии, государь еще раз воспользовался случаем, чтобы дать строгий урок наследнику и всем тем, кто поддались увлечению во имя славянского дела. Совершенно нежданно для меня государь вдруг перешел к ложным толкам, распускаемым насчет наших военных сил и готовности к войне. Полагаю, что при этом имел он в виду косвенно пожурить князя Горчакова – и заключил свою речь самым лестным отзывом о деятельности Военного министерства, результат которой выказала исполненная столь удачно мобилизация.

По окончании совещания я попросил позволения прочесть заготовленное мною ответное письмо к генералу Непокойчицкому. Когда мы остались вдвоем в кабинете, государь снова начал говорить об удовольствии, которое доставляют ему отзывы по поводу отличного исполнения мобилизации и блестящего состояния сосредоточенной на юге армии. Тут государь припомнил все прошлые враждебные против меня интриги, прибавив, что не поддался этим злостным внушениям и теперь видит, что не ошибался в своем неизменном ко мне доверии. Он был растроган, обнял меня и сказал между прочим: «Знаешь ли, кто вернее всех ознакомил меня с твоим характером и правилами? Человек, с которым ты часто расходился в убеждениях, – покойный Яков Иванович Ростовцев».

Я был глубоко тронут и сказал, что государь может быть вполне уверен в том, что во всю мою жизнь и во всех действиях я не имел другой цели, как только пользу дела, и руководствуюсь исключительно искренними своими убеждениями, устраняя всякие личные виды. В исполнении служебных обязанностей нет у меня ни родства, ни дружбы, ни вражды.

6 января. Четверг.Сегодня, после обедни и крещенской церемонии (государь не выходил на иордань), было обычное совещание; читались вновь полученные телеграммы, из которых видно, что на мирный исход конференций в Константинополе уже нет надежды; послы всех шести держав готовятся к выезду оттуда в воскресенье или понедельник. Сегодня должно происходить совещание большого совета турецких сановников о том, подчиниться требованиям Европы или отвергнуть их. Между тем начались уже между кабинетами предварительные сношения о последствиях дерзкого сопротивления Порты. Граф Шувалов пишет, что Дизраэли старается оторвать Австро-Венгрию от дальнейших совместных действий с другими державами; а князь Бисмарк продолжает вести странные разговоры с Убри, развивая мысль о том, что восточный вопрос не представляет для Германии непосредственного интереса. Государь по этому поводу два раза лично беседовал со Швейницем, который выражался в том же смысле. Князь Горчаков теперь убедился в том, что мы не можем рассчитывать ни на одного союзника.

Братиану соглашается ныне же подписать военную конвенцию, но торгуется: просит материальной помощи для Румынии деньгами, орудиями, лошадьми, торпедо и т. д.

8 января. Суббота.Вчера получено было из Константинополя известие, что собранный Митхад-пашой большой совет из двухсот членов единогласно решил отвергнуть требования европейских держав, а сегодня утром происходило последнее собрание конференции. В вечерней телеграмме генерал-адъютанта Игнатьева сказано: «Конференция, предложенная нами, расстраивается. Солсбери, Вертер и я уезжаем в понедельник, другие выедут в течение недели. Условлено дать идентичные инструкции советникам, предписав им не заниматься политикой. Турок отошлют, если они станут делать новые предложения кабинетам».

13 января. Четверг.Несколько дней не имел возможности открыть свой дневник по множеству дел. Почти ежедневные совещания у государя продолжаются. До сих пор Игнатьев не мог выехать из Константинополя по причине бури; лорд Солсбери первый перешел на пароход и сразу же отплыл в Афины; прочие послы намеревались выехать в течение недели. В последних совещаниях у государя не раз затрагивался вопрос о дальнейшем плане наших действий; канцлер продолжает говорить и вести переписку в смысле прежней ultra-мирной политики: ему хочется во что бы ни стало держаться заодно с Европой. Но примечательно, что теперь и сам государь начал склоняться к той же цели. Сегодня я даже вынужден был задать вопрос: будем ли мы, вместе с остальной Европой, спокойно ожидать приведения в исполнение пресловутых турецких реформ и неопределенное время держать наши армии на военном положении? Будем ли разделять с остальной Европой самоуничижение, с которым она намерена перенести турецкую «оплеуху»? Из полученных ответов я только удостоверился в полном отсутствии общего плана действий в нашей внешней политике. Напрасно было бы с моей стороны настаивать на разъяснении моих сомнений, тем более что не было времени на серьезное обсуждение, а между тем мне предстояло изложить свои замечания на присланный Новиковым проект политической конвенции с Австро-Венгрией.

В конвенции этой (как в дополнении к военной конвенции) только сформулированы более четко те самые условия, которые были постановлены на Рейхенбергском свидании. Я принес карту и справки, чтобы выказать цинизм Австрии, которая, предоставляя России вести войну и оставаясь спокойной зрительницей, выговаривает себе львиную долю – всю Боснию и Герцеговину, то есть страну с населением в 1 400 000 человек, тогда как нам предоставляет возвратить узкую полосу земли в низовьях Прута и Дуная с населением едва в 200 тысяч и в дополнение к тому эквивалент на азиатской границе!