Дмитрий Милютин - Дневник. 1873–1882. Том 1 [litres]

Возвратившись от Баранцова, я должен был собираться на обед во дворец, опять по поводу полкового праздника. Только вечером в числе обычных воскресных моих гостей приехал и Обручев. Он рассказал мне подробности переговоров Новикова с Андраши относительно конвенции; встреченные затруднения и медленность объяснял он щекотливым положением австро-венгерского канцлера, поставленного в необходимость действовать весьма осторожно, чтобы не компрометировать себя ни перед мадьярами, ни перед будущим сеймом; с другой же стороны – нервным, сангвиническим темпераментом русского посла. Обручев полагает, что выработанная после столь долгих прений и взаимных уступок конвенция вполне удовлетворительна, и советует как можно скорее утвердить ее.

Сегодня после обычного моего приема (по понедельникам, в канцелярии Военного министерства) я был приглашен к государю на совещание. Князь Горчаков прочел нам привезенные Обручевым бумаги: очень любезное письмо императора Франца-Иосифа, депешу Новикова и проект конвенции. После непродолжительного обмена мыслями решено принять конвенцию без всяких изменений.

Между тем известия из Константинополя очень неудовлетворительны. Митхад-паша разыграл свою комедию, или, лучше сказать, фарс: в пятницу, 10-го числа, было открыто первое заседание полной конференции, то есть с участием представителей Турции, под председательством турецкого министра иностранных дел Савфет-паши – в то самое время, когда раздавались пушечные выстрелы по случаю провозглашения фантастической турецкой конституции. Игнатьев телеграфирует, что в Константинополе сильное возбуждение; турки как опьянелые хвастаются, что пойдут против всей Европы. Солсбери предвидит большие затруднения; Эллиот намерен выехать из Константинополя до окончания конференции.

Государь озабочен и последствиями конференции, и болезнью великого князя Николая Николаевича. Снова речь шла о продлении перемирия до апреля месяца. Я пробовал затронуть вопрос о том, какое объяснение будет дано нашему бездействию: мы с упорством и негодованием отвергли предлагавшееся турками 6-месячное перемирие; поставили армию на военное положение; объявили, что Россия не может перенести оскорблений, если Порта отринет решение Европы. И после всего этого ограничимся выездом нашего посла из Константинополя и останемся спокойно на границе в ожидании весны? Правда, мы будем стоять, по выражению нашего канцлера – l’arme aux bras [108] С оружием в руках. – Прим. ред. ; но какое впечатление произведет это смиренное наше бездействие и на русский народ, и на Европу, и на турок? Не истолкуют ли наше воздержание как признак бессилия?

Вопросы мои, как всегда, вызвали только вспышку со стороны нашего старца-канцлера; ему всегда кажется, что бы я ни сказал, что я хочу критиковать и порицать его действия. Однако ж на государя замечания мои произвели впечатление; присутствовавший при этом великий князь Константин Николаевич также нашел мои замечания основательными и припомнил их потом, когда мы встретились в заседании Государственного совета. Что ни говори канцлер, а надобно придумать, как бы прикрыть благовидным предлогом нашу ретираду.

14 декабря. Вторник.Полученные вчера вечером и сегодня утром телеграммы от Игнатьева подтвердили то, что я сказал вчера утром на совещании. В одной из этих телеграмм наш посол пишет: «После вашего отказа принять перемирие на более длительный срок и нашего ультиматума о перемирии в два месяца мы не можем взять на себя инициативу в прекращении военных действий до весны, не подвергнувшись упрекам в непоследовательности и не подав повода к критике и подозрениям в Европе. Мы только что предложили туркам продлить перемирие на две недели, и я затрудняюсь тотчас же изменить это предложение без видимого мотива».

В другой телеграмме Игнатьев выражается еще сильнее:

«Должен вас предупредить, что если австрийцы и особенно турки заметят ослабление наших позиций и решат, что мы не готовы к войне, будет очень трудно избежать ее, чего я крайне желаю, потому что высокомерие и упрямство турок возрастают и мы не можем ослабить своих сил».

На эти сильные и убедительные представления государственный канцлер отвечал: «Reçu télégrame du 13. Avons raisons puissantes pour désirer prolongation d'armistice jusqu'au 1 avril. Faites de votre mieux pour réussir» [109] «Получил телеграмму от 13-го. Имеем существенные основания желать продления перемирия до 1 апреля. Сделайте всё возможное для достижения этого». – Прим. ред. .

По заведенному порядку, князь Горчаков послал проект этой ответной телеграммы на высочайшее утверждение. Государь не одобрил; но канцлер, не дождавшись возвращения проекта с обычной надписью «быть по сему», велел отправить свою телеграмму и сам лег спать.

Сегодня утром, когда я пришел с докладом к государю, разумеется, разговор коснулся вечерних телеграмм Игнатьева. Каково было удивление и неудовольствие государя, когда он увидел у меня копию с отправленной ночью телеграммы князя Горчакова, не одобренной его величеством! После моего доклада, когда вошли князь Горчаков, великий князь Константин Николаевич и граф Адлерберг, государь довольно строго выразил канцлеру свое неудовольствие, и тот должен был признаться, что лег спать прежде возвращения от государя проекта телеграммы.

Государь прямо высказал князю, что телеграммы Игнатьева почти слово в слово совпадают с моими замечаниями, высказанными вчера и в воскресенье. Князь прямо в глаза мне свалил всю вину на меня же: без зазрения совести он уверял, будто настаивал на отсрочке перемирия вследствие заявленных мною требований по военным соображениям… Старик или спутал, или просто клеветал на меня: два дня кряду я описывал в совещаниях все невыгоды продолжительного перемирия, особенно в том случае, если инициатива будет исходить от нас. Кроме того, я прочел полученную сегодня же телеграмму от Непокойчицкого, который находит крайне неудобным, что конвенция с Румынией до сих пор не подписана и ратификация ее князем Карлом последует только за 24 часа до объявления войны. С разрешения государя я ответил Непокойчицкому, что ратификация не должна останавливать распоряжений для подготовки в Румынии на случай движения нашей армии; но в душе сам сознавал, как трудно распоряжаться в соседнем государстве, пока конвенция хранится в тайне.

Сегодня же прочитаны были проекты ответного письма нашего государя к императору Францу-Иосифу и новых инструкций Новикову, разрешающих ему подписать с Андраши конвенцию. Разошлись мы, не разрешив главного вопроса о том, в каком же смысле должен действовать Игнатьев и что будем мы делать, если перемирие, истекающее через 6 дней, не будет продолжено.