Исроэл-Иешуа Зингер - На чужой земле

— Губошлеп…

— Горбатый…

— Ребе, а он сказал на вас «хромой пес»…

— Ребе, вранье! Это он вас называл «Майер-коза»…

Наконец, после долгих выяснений, препирательств, доносов и тычков мы кидаемся вниз по крутой лестнице, но учительница смотрит в окно, следит, вдруг обманем. Поэтому мы прячемся за мусорным баком в дальнем углу, чтобы спокойно глотнуть свежего воздуха.

Во дворе жизнь бьет ключом. Парни в фуражках с лакированными козырьками, «студентишки», как называет их наш ребе, играют в чижа. Другие обвязали ком тряпья проволокой — сделали мяч и гоняют его по двору. Здесь же, под открытым небом, работает позументщик, свивает шерстяные и шелковые шнуры, бегает, босой, туда-сюда. Охота подойти поближе, посмотреть, но учительница все следит через окно, и нам нельзя высовываться из-за бака.

— Да подвинься ты! — говорит один другому, измеряя руками место. — Расселся. Не один тут…

Вдруг во дворе появляется кацап с кадкой «морожи» на голове, точь-в-точь Мелхиседек, выходящий навстречу праотцу Аврааму, с картинки из тайч-хумеша [17] «Тайч-хумеш» — перевод Пятикнижия на идиш (1608 г), сделанный для женщин и простых людей раввином Ицхоком бен Шименом Гакогеном. Впоследствии тайч-хумешем стали называть любое переложение или перевод Пятикнижия на идиш, в том числе и чрезвычайно популярную книгу «Цеена у-реена», написанную в конце XVI — начале XVII в. рабби Янкевом бен Ицхоком Ашкенази. . Мы сразу забываем, что надо прятаться, и летим к нему наперегонки:

— На три копейки! На копейку!

Но ребецн уже тут как тут. Размахивает плеткой:

— А ну, живо наверх, мерзавцы! Сейчас всех к скамейке привяжу!

Она всегда из себя выходит, когда мы покупаем «морожу».

— Эта дрянь, — говорит, — из яиц с кровью делается [18] Религиозные предписания строжайше запрещают употреблять кровь в пищу. .

Но мы знаем, что вообще-то причина не в этом. Она сама готовит лимонад. Бросает в ковшик воды кусок льда, гнилой лимон, добавляет соду. Размешивает половником и кричит:

— Быстро по копейке, пока пузырьки не вышли!

Лимонад теплый и отдает спитым чаем, но деваться некуда, приходится покупать, и чем скорей, тем лучше: когда пузырьки выйдут, это уже просто отрава… И ребе за это делает вид, что не замечает наших шалостей. Прикрывает глаза и только чуть слышно бормочет, будто в полудреме:

— «Усейс» — «и пятно», «весапахас» — «и лишай», «везов» — «и истекающий гноем»…

Мы повторяем за ним, а сами играем под столом в билетики:

— «Усейс» — «и пятно», один грош ставлю…

— «Везов» — «и истекающий гноем», еще один сверху…

Суббота, после трапезы.

На столе вокруг закапанных воском подсвечников валяются объедки: кусочки халы, рыбьи кости, огрызки яблок, семечки из изюмного вина — мусор, который в субботу нельзя убирать. Керосиновая лампа погасла и отбрасывает жутковатую, неживую тень.

Ребе, в сером саржевом кафтане, без привычной плетки в руке, сидит в кресле. Перед ним том Талмуда. Уныло тянет слова, будто произносит речь на похоронах праведника. Таким голосом только «Майвер-Ябек» [19] «Майвер-Ябек» («Переход через реку Ябок») — книга, содержащая молитвы, которые читают перед смертью и по умершему. читать:

— «Медин босо» — «откуда пришел ты», «митипо срухо» — «из зловонной капли», «улеон ато ойлейх» — «и куда ты идешь», «лимкойм» — «в место», «офор римо» — «где прах и могильные черви», «весойлейо» — «и черви»… [20] Талмуд. «Пиркей овес», 3:1.

Слово «черви» он оба раза выговаривает очень тщательно, с каким-то особым наслаждением, оно впивается в нас, и нам, мальчишкам, кажется, что эти самые черви уже нас грызут. Мы тесней прижимаемся друг к другу, из-под бархатных ермолок пот струйками стекает по пейсам за воротники свежих субботних рубашек, и мы повторяем за учителем странные, непонятные слова. Особенно непонятно, что это за зловонная капля, из которой мы вышли.

— Что ж это значит?

А через окна врывается солнце. Как бы ребе от него ни закрывался, сколько бы ребецн ни завешивала окна сорочками и подштанниками, чтобы защититься от «пекла», солнце все равно проникает внутрь, играет на всем, что попадается у него на пути: на подсвечниках, на пуговицах наших кафтанов, на стеклах очков реб Майера и даже на его усах и бороде. В комнате жужжат мириады мух, и заблудившаяся бабочка упрямо крутится вокруг керосиновой лампы, роняя с крыльев пыльцу:

— Шух-шух-шух…

Бабочка рассказывает нам обо всем, что повидала на воле: о Пражском «лесе» [21] Имеется в виду Пражский парк в Варшаве. , где сейчас носятся мальчишки, гоняют птиц и жуют душистую сосновую смолу; рассказывает о широкой, неторопливой Висле, о нагретых солнцем островах и пляжах, где можно поваляться на раскаленном песке и окунуться в прохладную воду; рассказывает о крепости, окруженной зелеными холмами, на которых разлеглись тысячи отдыхающих, детей и взрослых. Они щелкают орехи и лакомятся мороженым, вдалеке гарцуют на горячих конях лихие черкесы, на полном скаку спрыгивают и снова запрыгивают в седло, а трубачи весело — тра-та-та, тра-та-та!

Медленно переворачиваются страницы. Одна, вторая, третья. Вот, кажется, и конец главы. Слава Богу! Но не тут-то было! Еще Бартанура [22] Рабби Овадья бар Авраам Бартанура (ок. 1450, Бартанура, Италия — 1530, Иерусалим) — выдающийся комментатор Мишны, духовный лидер иерусалимской общины. — комментарий, напечатанный мелкими буковками. На каждое слово главы сотня слов комментария. Господи, как же мы его ненавидим, этого Бартануру! В тысячу раз сильнее, чем нашего ребе. Мы видели его на картинке: злой, тощий, с носом до земли и кудрявой черной бородкой, тонкие пальцы сжаты в кулаки. Эх, схватить бы его за жидкую бороденку да выдрать ее по волоску!

Голос ребе хрипит в душной комнате:

— Если человек идет по дороге и говорит: «Как прекрасно это дерево!», то он повинен смерти. Так учит Бартанура.

— Повинен смерти, — повторяем мы хором.

Таращим глаза, чтобы не заснуть, и глотаем слюну, пытаясь утолить жажду.

Но вот ребецн поднимается с кровати и подает на стол фрукты и грушевый компот.

Грушевый — одно название, она варит его из мелких райских яблочек. Он сладковатый, густой, теплый, слегка пахнет плесенью и нюхательным табаком. А фрукты — и вовсе замечательное угощение. От слив, которые едят ребе с женой, остаются косточки, и ребе дает каждому из нас по две штуки.

— Раскуси, — говорит, — там ядрышко…

Мы не хотим, больно надо, и ребе злится:

— Грызи давай, дурень… У мальчика хорошие зубы должны быть.

Что ж, приходится раскусывать. Всяко лучше, чем Бартанура…

— Крепкие зубки, прям железные, тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, — неожиданно говорит ребецн. — Дай вам всем Бог здоровья, дети мои…