Бранимир Чосич - Скошенное поле

— Некая лондонско-венская компания интересуется вашей фабрикой. Вам нужны большие средства, которых невозможно достать в стране. Эта компания готова предоставить вам неограниченный кредит. Их представитель, господин Шварц, мой старый знакомый…

— Еще с тех времен, — прервал его Майсторович с усмешкой, — когда вы снимали секвестр с Деспотовичем.

— Шварца я знал раньше этого, господин Майсторович, — невозмутимо ответил Шуневич, — еще во времена оккупации, если вам угодно знать и эту подробность. Но мне кажется, что секвестр был не плохое дело. Если бы вы были на месте Деспотовича, вы бы теперь не нуждались в кредите. Ему нужно было иметь ежедневную газету — он ее и создал. Утопающий хватается и за соломинку. Впрочем, я не понимаю, какое это имеет отношение к нашему разговору?

Майсторович ничего не ответил.

— Компания предлагает очень выгодные условия. Подумайте.

— Какие же это условия?

— Финансовый и технический контроль, раздел рынка…

— Нет. Я хочу иметь полную свободу. Для чего ж я боролся? Не желаю, чтобы кто-нибудь вмешивался в мои дела. Впрочем, когда я буду работать на полный ход, я смогу побить кого угодно если не качеством, то ценами. Да и пошлины на моей стороне.

— А до тех пор?

— А до тех пор буду терпеть убытки или закрою фабрику.

— Если дело дойдет до конкуренции, то вы и при этих условиях будете вынуждены закрыть фабрику.

— Плевать мне на конкуренцию. В данный момент я самый крупный фабрикант в стране, и с меня этого довольно. Обувную фабрику не так легко соорудить. Это не фабрика дрожжей.

— Как вам угодно.

Вспомнив теперь этот разговор, Майсторович оцепенел от ужаса. Его преследуют! Хотят его уничтожить! Кто стоит за спиной Шуневича? И кто за этой венской компанией и за Шварцем? Какие у них капиталы? Майсторович ничего не знал, и потому в его воображении эти капиталы казались огромными. Сам же он со своей фабрикой и десятком миллионов динаров, в которые он себя оценивал, вдруг показался себе маленьким и ничтожным. Бежать — невозможно. Нападать — и того меньше. Пойти на попятный? Ему захотелось убедиться. Он пошел к Шуневичу.

— Вы догадываетесь о причине моего посещения? Отчасти? Ну ладно, Шуневич, я хотел вас спросить, как обстоят дела с вашей венской компанией?

Их разделял стол, на котором лежала груда бумаг. Шуневич посмотрел на свои ногти, сложил некоторые открытые папки и только после этого поднял глаза на Майсторовича. Лицо его обросло прекрасной черной бородой, подстриженной, как у английского короля Георга. Над бородой выдавался большой прямой нос необычайной белизны. Но светлые и всегда насмешливые глаза не гармонировали с низким, скошенным лбом, обрамленным гладко расчесанными на пробор волосами.

— Не знаю. Я это дело бросил, как только понял, что оно вас не интересует. Вы помните наш разговор?

— Жаль, — пробормотал Майсторович, — теперь бы меня это интересовало.

— Посмотрим… но насколько мне известно… положение вообще значительно изменилось за последний год. Полагаю, что они отказались от своей мысли о предоставлении кредита… они, по-моему, хотят построить собственную фабрику или что-то в этом роде.

— Жаль, — значительно повторил Майсторович, — жаль.

Он поднялся. Шуневич, наклонившись над столом, продолжал приводить его в порядок. Майсторович, наконец, пересилил себя.

— Может быть, все-таки узнать, а? Расспросить?

Шуневич тоже встал.

— Попробую. Я немедленно снесусь с Шварцем. И… поверьте, все, что будет от меня зависеть…

— Алло, это ты? Слушай… твой старик опять учинил свинство, приезжай скорей.

Майсторовича бросило в пот. Он так вцепился в трубку и так крепко прижал ее к уху, что ему стало больно.

— И что ж? — пробормотал он.

— Я его запер, сделал ему укол, и он лежит.

— Сейчас… Послушай, Драгич… нет, все равно, я сейчас.

Майсторович положил трубку, провел рукой по глазам, передернул плечами. Хотел улыбнуться, но вместо улыбки у него судорожно заиграли мускулы на лице. Он подумал:

«Может быть, на этот раз… написал ли он завещание? Или умрет, так и не написав? Может быть, на сей раз он в самом деле умрет. Не будет же он жить вечно! Да еще при его образе жизни. Драгич говорит, что такие люди обычно умирают от удара… То ли нажрутся, испугаются чего, то ли переругаются — и подыхают, лопнет какой-то там сосудик, и крышка».

Его пронизала дрожь. Он бросился вниз по лестнице, крича как сумасшедший:

— Машина, где машина?

Старик занимал второй этаж собственного особняка на улице Князя Михаила, и машина, выехав из Петровой улицы, с трудом пробиралась сквозь толпу, вышедшую на вечернюю прогулку.

— Живей, — кричал Майсторович, — дави скотов, живей, живей!

У старика было пять комнат, выходивших на улицу; из большой передней дверь направо вела в коридор и жилые комнаты и в другой коридор с выходом на черную лестницу и балкон, глядевший во двор; к балкону по наружной стене был пристроен подъемник. В ванную можно было пройти как из коридора, так и из крайней комнаты, спальни. Ванная комната, светлая, роскошная, была выложена изразцами, с глубокой фаянсовой ванной, диваном и прочими удобствами. Раньше в доме всегда было по нескольку молодых горничных, экономок, кухарок. Но в последнее время старик жил одиноко. Обслуживал его только старый повар Трифун, который был одновременно и лакеем, и управляющим, и чем-то вроде доверенного лица. Сноха Трифуна приходила каждое утро, убирала квартиру, натирала паркет, мыла окна, помогала на кухне и уже в одиннадцать уходила. Сын Трифуна, Главички-младший, служил у старика шофером, но он никогда не входил в квартиру, а жил с женой в подвале, возле гаража. Таким образом, по дому двигалась только молчаливая тень Трифуна в мягких суконных туфлях. Он был слеп и глух ко всему окружающему, а язык ему служил только для того, чтобы бранить сноху за излишнее любопытство. «Твое дело чистить и стирать, а что делает барин, тебя не касается».

Увидев издалека особняк тестя, освещенный внизу витринами и световыми рекламами, с балконом из кованого чугуна, стеклянными дверями и подъездом, выложенным зеленоватым мрамором, Майсторович совсем разволновался. Он выскочил из машины еще на ходу. Следом за ним подкатила госпожа Марина Распопович, которая возвращалась с прогулки, — вся в мехах, на маленьких ножках низкие башмачки. Майсторович сделал вид, что не заметил, как она выходит из своего серого автомобиля, и, расталкивая прохожих, влетел в дом. Марина попыталась догнать его, но «милый друг» даже не обернулся не ее оклик; когда она подошла к лифту, Майсторович был уже на третьем этаже и входил в кабинет доктора Распоповича. Перед пустым трехстворчатым резным книжным шкафом с отшлифованным стеклом, у огромного черного полированного письменного стола, тоже пустого и походившего скорее на низкий рояль, чем на рабочий стол, сидел доктор Распопович и задумчиво, спокойно курил. Майсторович оледенел. Распопович пожал плечами.