Бранимир Чосич - Скошенное поле

Но раньше всех родственников пришел сын Майсторовича — Миле. Хотя отец и советовал ему держаться как можно серьезнее и нежнее — после случая с лампой Майсторович понял, что бесполезно раздражать старика, а лучше изводить его исподволь, — Миле не придумал ничего умнее, как надеть одну из многочисленных отцовских визиток и котелок. В таком виде он походил на уменьшенное издание отца, правда, стройнее и красивее, но со всеми отличительными признаками породы Майсторовичей: короткие руки и ноги, красная шея и словно на морозе обветренные щеки. Он был порывист в движениях, и из-за этого не сразу бросалось в глаза его сходство с отцом, которое должно было впоследствии выявиться во всем своем уродстве. Материнские глаза, большие и разного цвета, курчавые волосы, неизменно хорошее расположение духа, рот с сочными, красными, пухлыми губами — все это придавало ему даже известную привлекательность; это был, можно сказать, красивый молодой человек. Но черная визитка и котелок убивали впечатление молодости и подчеркивали все, что было уродливого, а Миле еще более увеличил сходство с отцом тем, что вбежал по лестнице и ворвался в квартиру деда весь красный, запыхавшийся, точь-в-точь как Майсторович-отец. И он сам был так доволен комедией, которую разыгрывал, что разразился смехом, едва представ перед Трифуном.

— А ты думал, это папа? Нет, как видно, он не смеет сюда заглядывать, хотя я и не знаю, по какой такой причине. — И, словно его вдруг осенило, спросил: — А что наш старик, не протянул еще ноги? — Он хлопнул Трифуна по животу и расхохотался, когда сильный удар заставил усатого Трифуна отвесить ему низкий поклон. Так, продолжая смеяться, сдвинув котелок на самый затылок, он влетел в комнату деда.

— Эх, дедушка, да вы чудесно выглядите, вы еще всех нас проводите отдавать богу отчет и получите наследство — то немногое, что нам осталось после папиного банкротства! И знаете что, хоть называется это банкротством, на самом деле прилично жить мы стали только с тех пор, как он официально обанкротился. Я вас уверяю, дедушка, что на этом банкротстве он заработал по меньшей мере сорок пять на сто чистыми. По-моему, такое соглашение с кредиторами — прекрасная вещь. Собираешь все, что можешь собрать, собственность свою переводишь на имя жены или дочери, а потом отдаешь ключи в Коммерческий суд: в силу финансовой конъюнктуры, или как это там говорится, я не в состоянии выдержать своих обязательств. Попробуй что-нибудь с ним сделать — не может человек выдержать своих обязательств, и все тут. Замечательная идея! Это доктор Драгич подсказал ее папе, а доктор — светский лев, он так и живет: продает то, чего не покупал, закладывает невыкупленное, он, как Тейлор {31} 31 Тейлор Фредерик Уинслоу (1856—1915) — американский инженер, разработавший капиталистическую систему организации труда, в основе которой лежит неограниченная интенсификация человеческого труда. , изобрел систему и живет по ней. Что касается папы… хоть это и мой отец, дедушка, но он отчаянный мошенник. Ему нелегко, он принужден так поступать. Вы знаете дело с туннелями? Нет? Он от вас все скрывает, как будто вы не родня, но историю с туннелями он мог бы вам рассказать. Он вложил полтора миллиона — финансировал общество, которое строит туннели. Они выдали ему вексель на три месяца из расчета двадцати пяти процентов. Папа возликовал и начал уже высчитывать, сколько он хапнет, как вдруг переменился состав комиссии, и она отказалась принять туннели под тем предлогом, что они якобы не в порядке — вода просачивается, стены рушатся, — и теперь, если папочка через год получит хоть десятую часть, и то слава богу. Согласитесь, дедушка, что ему не легко. То, что на книжках в разных банках, что мама бережет для него в белье, среди панталон, — это пустяки. А на фабрике машины все какие-то особенные, никто не может ими управлять, а суета-то какая! И для чего понадобилось папе громоздить такую фабрику, точно он собрался обуть весь мир? И теперь у него одна надежда на вас: не дай бог, с вами случится что-нибудь прежде, чем вы сыграете в ящик, — папа говорил, что вы собираетесь жениться на какой-то там… мой папа вас нисколько не уважает. А я вот молю бога, чтобы с вами ничего не случилось по крайней мере еще три месяца, когда я стану совершеннолетним. Иначе, дедушка, я пропал, потому что папа тогда будет моим опекуном, а всем, кого он опекал, плохо приходилось. Но что с вами, вам нехорошо, позвать Трифуна? Ладно, дедушка, успокойтесь, я теперь пойду, а завтра опять забегу посмотреть, как идут дела.

Все это Миле выпалил без особой злобы, это было просто озорство и легкомыслие. Впрочем, он был не прочь поссорить деда с отцом, так как повздорил с ним из-за каких-то денег (у него с папой постоянно бывали стычки по этому поводу). А о самом дедушке Миле много не думал — старый человек, которому уже пришла пора «отправляться к праотцам», — конечно, лучше было бы, если б он подождал до совершеннолетия Миле, но в данный момент у Миле были более срочные заботы, и он над этим не раздумывал.

Миле Майсторович официально проживал у своего отца. Но домой чаще всего приходил лишь к обеду, к ужину являлся реже, а в своей широкой и чистой постели, от которой чересчур хорошо пахло свежевыстиранным и выглаженным бельем, спал всего два или три раза в неделю. Все остальное время он проводил в подвале дедовского дома, в квартире Главичких-младших. Отсюда он отправлялся на попойки, сюда же возвращался после кутежей, чтобы выспаться, и Неда Главичкова чистила его одежду. Тут же он основал нечто вроде клуба, где мог спокойно сыграть несколько партий в покер с неразлучной своей приятельницей Кокой Распопович, которая неизменно приходила в таких случаях, спускаясь по черной лестнице. Так как двуспальная кровать Главичких стесняла их, они выкинули ее на кухню, а на ее место поставили низкий диван, на который Кока накидала подушек. Постепенно комната перешла в полное владение Миле, и он перенес сюда и свои записки по политической экономии и двойной бухгалтерии, граммофон и даже целую серию кастетов.

У Миле было два излюбленных места: пропахший бензином и маслом гараж, где стояла его черная лакированная машина, и — в двух шагах оттуда, в квартире Главичких, — «клуб» со всеми его тайнами, в который вел темный подвальный коридор. В гараже он проводил время, лежа на спине под тяжелым «линкольном», с перепачканными маслом и грязью руками и лицом, а в «клубе» — на низком диване со своими друзьями и Кокой. В сущности лишь тут Миле Майсторович чувствовал себя как дома. К матери он подлаживался, только когда ему нужны были деньги, а сестры Александры, сам не зная почему, побаивался, но с Главичкими он вел себя, как с равными, смеялся, разговаривал и веселился.