Бранимир Чосич - Скошенное поле

Наступила минутная тишина. Майсторович перевел дух, пришел немного в себя и посмотрел на жену и дочь. Потом поправил галстук, застегнул пуговицы на жилете и тяжелой поступью направился к выходу. У самых дверей он строго бросил жене:

— Не смей и думать его выпустить! Пусть подохнет, раз он мне мешает.

Около шести часов вечера Станка тихонько вошла в помещение «клуба». Время шло, а Миле не появлялся. Около семи, заплаканная, она отправилась посмотреть, нет ли его у Коки. На освещенной лестнице она подправила губы и лицо. Теперь она делала это так же быстро и ловко, как Кока. Неда сообщила, что барышня вышла полчаса тому назад.

— Одна?

Задавая этот вопрос, Станка вся дрожала.

— Одна.

Станка вздохнула и спустилась на улицу.

Пошла домой по улице Князя Михаила. Но на полпути вдруг забеспокоилась: а что, если Миле приходил и, не найдя никого в комнате, опять ушел? Она возвратилась в «клуб», красная, запыхавшаяся от быстрой ходьбы и мороза. В комнате было пусто. Станка вдруг решила, что будет ждать Миле, покуда он не придет, сколько бы это ни длилось.

Она сняла пальто и шляпу, забилась в угол дивана и ни о чем не думала. Слышала только глухие удары своего сердца.

В девять часов раздались шаги. Принесли какие-то вещи, поставили их в первой комнате и ушли. Вслед за этим послышался звук отпираемой двери. Она вскочила. Вошел Миле, румяный и улыбающийся. Он схватил Станку и стал целовать ее так, что она долго не могла сказать ни слова. Потом, обнявшись, они сели на диван, утомленные от поцелуев, и он рассказал, что, после того как отцу показали на фабрике газету с фотографией Весы Н., он прибежал как сумасшедший домой, избил его до полусмерти и запер на ключ. (Миле говорил об этих побоях запросто, без всяких обиняков.)

— Сомневаюсь, чтобы он на этом остановился, — по-видимому, хочет опять отправить меня в Париж держать экзамены; совсем обезумел папаша. И, по-видимому, опять что-то там путает с деньгами; мало ему обуви, так купил еще газету, завтра там у них прием — испугался, как бы его в других газетах снова не пробрали, как тогда из-за наследства деда. С ним ведь родимчик случается, как только видит свое имя в печати!

Станка отодвинулась. Она думала только об одном.

— Но если тебя заперли… как же ты очутился здесь?

— Очень просто: на окне была самая обыкновенная решетка, я ее согнул, захватил кое-какие вещи и, дождавшись темноты, выскочил в сад; вот и дело в шляпе.

— А теперь?..

— Что теперь? Теперь ничего! Будем жить тайком, пока не выдумаем чего-нибудь поумнее.

У Станки захватило дух; по всему телу пробежали мурашки.

— Но…

Миле ее перебил:

— Я тоже порвал все с домом. Пускай папаша сам едет в Париж, если ему так хочется! Главное, чтобы никто не проведал, где мы, пока мне не исполнится двадцать один год, а это будет через неделю. А потом все пойдет как по маслу! Сегодня вечером никто, кроме Главичких, знать не будет, а завтра мы убежим куда-нибудь на Пашин холм, и пусть нас ищут. В постель, моя детка!

Двери из кабинета директора внезапно бесшумно распахнулись. Появилось три человека в черных визитках. Посредине, на две головы выше сопровождавших его Майсторовича и Бурмаза, шел доктор Драгич Распопович, заложив левую руку за борт визитки. И пока сотрудники, наборщики, механики и работники «Штампы» кланялись, начальство вышло на середину зала и остановилось. Распопович, слегка прищурившись, оглядел всех присутствующих и начал:

— Господа, а с нынешнего дня осмелюсь сказать — друзья! Вам всем, без сомнения, хорошо известно, какую важную роль в жизни народа должна в наше время играть передовая национальная печать. Поэтому я не буду здесь распространяться ни об этом, ни о тяжелой, ответственной и почетной работе, которую вы выполняете к чести нашего цивилизованного государства и народа. Не буду говорить о тех жертвах, которые приносит искусный журналист, служа правде и во имя правды. Об этом героизме, который когда-нибудь станут воспевать поэты, знают все. Журналист сегодня так же популярен, как некогда сыщик, раскрывающий правду, прославленный в лице Шерлока Холмса. Журналист — не только сотрудник газеты, в которой он работает: он, как это ясно видно из самого слова «сотрудник», — человек, который «сотрудничает» в созидании общества в целом; он является сотрудником общественного аппарата, всех государственных и национальных учреждений; сотрудников политических деятелей, финансистов, торговцев; он сотрудничает с правосудием, которое нас защищает от воров и разбойников и карает преступные элементы; он сотрудник борцов за Свободу и Демократию; журналист по призванию должен принимать участие во всей жизни страны; перед ним, наряду с врачом и полицейским, а может быть и раньше их, раскрываются все двери, ибо в помощи его нуждаются все. Вам, господа и друзья, избравшим эту профессию, понятен объем и значение дела, которому вы преданы душой и сердцем, и я не хочу повторяться. Однако, принимая пост директора, столь почетный и морально ответственный, я хочу, господа и друзья мои, изложить вкратце не то, чего я как директор буду от вас требовать — вы сами отлично знаете свое дело, — а свои взгляды на народ, администрацию, финансы, литературу и некоторые другие вопросы, не менее важные для правильного функционирования нашей газеты и для того, чтобы между мной, вашим директором, и вами, моими сотрудниками, установились хорошие отношения.

Господа! Нас окружают тени тех, кто отдал всю силу своего ума и чести служению не золотому тельцу, а идеалу Свободной отчизны. Жертвенный пламень на алтаре общего блага — в котором лучшие из них сгорели, — опалил их всех. Этот пламень — великая и страшная война, которая, казалось, должна была уничтожить маленькую и храбрую Сербию, — превратился в феникс Свободы и Освобождения. Святые тени, которые витают среди нас, настоятельно требуют, чтобы мы сохранили эту Святую Землю. Господа! До сих пор «Штампа» была, правда, не открыто, но из-за денежных средств и по инициативе своего директора чисто политической газетой. Благодаря бескорыстной помощи моего большого друга, ставшего ныне владельцем «Штампы», прославленного борца за отечественную промышленность, господина Сибина Майсторовича, чья фабрика по оборудованию и величине новейшая и самая значительная на Балканах, благодаря известной материальной поддержке некоторых других друзей газеты, в том числе и моей, — я имею счастье сообщить вам, что с нынешнего дня «Штампа» не будет больше органом какой-либо одной партии, а возьмет своим девизом: «Общее благо прежде всего!» Такая политически независимая газета, которая станет смотреть в светлое будущее свободным орлиным взором, а не сквозь партийные очки оппортунизма, явится самой достойной наградой за жертвы тех, кто сложил свою голову на полях Церы, Каймакчалана и на других кровавых полях сражений. Господа, для меня — а значит, и для вас, — Родина прежде всего!