Джакомо Казанова - История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби

После того как они разошлись, я, не торопясь, смог уйти незамеченным и счел излишним вновь подвергать себя риску, прячась назавтра под той же кроватью: я уже и так достаточно много узнал. Около полуночи я сел на корабль, а утром до полудня уже был в Венеции. Я зашел в аптеку, где молодой человек любезно записал с моих слов на бумаге фамилии шестерых бунтарей, и, заявив, что дело идет о государственном преступлении, я получил аудиенцию у секретаря инквизиторов, которому все и рассказал. Он приказал мне прийти к нему на рассвете следующего дня. Я так и сделал и получил распоряжение пойти к мессеру гранде для встречи с человеком, в сопровождении которого я отправлюсь на Изолу, чтобы показать ему капеллана; по-видимому, тот еще не уехал. Он сказал, что после этого я смогу жить спокойно, где мне заблагорассудится. Я исполнил его приказ. Мессер приставил ко мне человека, который дал мне на расходы шесть серебряных дукатов, и мы тотчас пустились в дорогу. Я уверен в том, что сам он получил двенадцать дукатов, однако я сделал вид, будто доволен. Приехав в Изолу, я указал ему на капеллана и удалился. К вечеру я увидел в окошке мою куму, жену Л***; она попросила, чтобы я зашел побрить ее мужа, потому что первое мое ремесло — цирюльник и парикмахер. После того как я его побрил, он угостил меня стаканчиком отличного рефоско, отрезал несколько кусков чесночной колбасы, которую мы с ним съели. Когда мы остались вдвоем, взыграла моя привязанность к нему, ведь душа-то у меня добрая. Взяв его за руку и проливая слезы, я попросил его прервать дружеские отношения с капелланом, а главное — поостеречься и не подписывать некое послание. Мой кум побожился, что капеллан не входит в число его друзей и он никогда ничего не подписывал, и попросил объяснить, о чем идет речь. Тогда я рассмеялся, стал уверять его, будто пошутил, и ушел, раскаиваясь, что внял порыву своего доброго сердца и попытался мудро предостеречь его от опасности. Назавтра я не увидел ни того человека, ни капеллана; через неделю я покинул Изолу и отправился к мессеру гранде, который без дальнейших церемоний велел вчера посадить меня в тюрьму, а сегодня — сюда, в вашу камеру, за что я благодарю святого Франциска, ибо оказался в обществе порядочного человека и доброго христианина. Я думаю, вы знаете, по какой причине находитесь здесь, но не стану вас об этом спрашивать. Меня зовут Кекко из Кастелло, я цирюльник в Понтесело, рядом с церковью Святого Мартина. Фамилия моя Сорадачи, а супруга моя — из рода Легренци, дочь одного из секретарей Совета десяти; она влюбилась в меня, презрела все предрассудки и решилась стать моей женой. Она будет в отчаянии, потому что не знает, что со мной случилось, но надеюсь, меня здесь продержат недолго, всего несколько дней, чтобы секретарю было удобнее, ведь он наверняка захочет расспросить меня поподробнее».

Прослушав этот бесстыдный рассказ, показавший мне сущность этого монстра, я сделал вид, что сострадаю ему, и, похвалив за патриотизм, сказал, что не сомневаюсь в том, что скоро его выпустят на свободу. Полчаса спустя он уже спал, а я обо всем написал отцу Бальби, указав, что необходимо прервать работу и ждать, пока сложатся благоприятные обстоятельства.

Назавтра я наказал Лоренцо купить мне деревянное распятие, картину с изображением Пресвятой Девы и сосуд со святой водой. Сорадачи храбро потребовал у него свои десять сольдо, а Лоренцо, играя в великодушие, начал смеяться, называя его мошенником, и дал ему двадцать. Я наказал ему принести мне вчетверо больше вина и чесноку, поскольку мой сосед сообщил мне, что обожает чеснок. После ухода Лоренцо я поделился супом с этим доносчиком и придумал способ, как мне проверить его; но прежде я ловко вытащил из книги письмо от отца Бальби и углубился в чтение, на что мой сосед не обратил никакого внимания. Монах описывал, какое испытал удивление и ужас: полуживой от страха он сумел тотчас же вернуться в свою камеру и быстро закрыл дыру в потолке картиной; но если Лоренцо уже заходил к нему, то все пропало, тогда он увидел бы зияющую дыру и не нашел бы его в камере.

Прослушав рассказ Сорадачи, я пришел к выводу, что его всенепременно подвергнут допросам; задержать его могли только по подозрению в клевете или из-за неясностей в его доносе. Тогда я решил доверить ему два письма; и если, выйдя из тюрьмы, он отнесет их адресатам, то эти письма не принесут мне ни пользы, ни вреда. Они смогут на что-то сгодиться лишь в том случае, если, вместо того чтобы передать их по назначению, он сыграет со мной злую шутку и отдаст секретарю инквизиторов. Таким образом, я провел бóльшую часть дня, сочиняя письма и записывая их карандашом. На следующий день Лоренцо принес мне деревянное распятие, образ Пресвятой Девы и бутыль со святой водой.

Как следует накормив Сорадачи и крепко напоив его, я сказал ему, что должен попросить его оказать мне величайшую услугу, рассчитывая на его отвагу и умение держать язык за зубами, поскольку если дознаются, что именно он оказал мне эту услугу, его ждет наказание. Затем я сообщил ему, что нужно будет отнести по указанным адресам два письма, от которых зависит мое благополучие. Я попросил его поклясться на распятии перед изображением Девы Марии, что он не предаст меня. Он сказал, что готов поклясться и скорее умрет, чем обманет мое доверие; из глаз его полились слезы, происхождение которых можно объяснить обильными возлияниями. Для начала я подарил ему рубаху и ночной колпак. Потом поднялся, обнажил голову и перед двумя святыми образами произнес клятву с заклинаниями, в которых не было ни крупицы здравого смысла, но звучали они устрашающе. Я оросил святой водой камеру, его самого, себя и многажды осенил себя крестным знамением. Я заставил его опуститься на колени, произнести клятву и пообещать, что, если он нарушит ее, на его голову обрушатся самые страшные проклятия. Он отважно выполнил все, что я велел. Затем я отдал ему два незапечатанных письма, и он сам предложил зашить их ему за подкладку куртки на спине, чтобы их не нашли, если при выходе из тюрьмы его вдруг решат обыскать.

Я не сомневался, что человек этот передаст мои письма прямо в руки секретарю. Поэтому я приложил все свое эпистолярное мастерство, чтобы трибунал не смог по стилю письма догадаться о моей уловке. Письма эти были рассчитаны на то, чтобы вызвать жалость и уважение со стороны трех всемогущих личностей, приговоривших меня к столь жестокому рабству. Они были адресованы синьору Бр*** и синьору Гр***. Я просил сохранить их доброе ко мне расположение, не беспокоиться обо мне и ничуть не печалиться о моей участи, ибо обращаются здесь со мной весьма по-божески, что позволяет надеяться на скорейшее помилование. Я сообщал, что по выходе моем из заточения они увидят, что оно не только не причинило мне вреда, а наоборот, пошло на пользу, ибо нет в Венеции другого человека, который так нуждался бы в исправлении, как я. Я умолял синьора Гр*** послать мне несколько бутылей полесельского вина, а синьора Бр*** — послать мне «Историю Венеции» Контарини [85] Контарини Андреа (1300?—1382) — венецианский дож с 1368 по 1382 год. и — до начала зимы — широкие сапоги на медвежьем меху, поскольку, находясь в камере, где я могу ходить взад и вперед не наклоняясь, я должен держать ноги в тепле. Я не хотел, чтобы Сорадачи знал, что мои письма абсолютно невинны, ведь если бы ему стало об этом известно, он мог бы поддаться порыву и поступить как надлежит порядочному человеку. Он зашил их в свою куртку.