Джакомо Казанова - История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби

Но настало время уходить. Отец Бальби молчал. Я ждал, что он тоже откажется следовать за мной, и это привело бы меня в отчаяние, но он решился. Я закрепил на его левом плече моток веревок, а на правое он подвесил узлы со своим убогим тряпьем. Я поступил так же. Оба мы — в жилетах и шляпах — вылезли через дыру: я первым, монах за мной, и встали на четвереньки. Мой спутник вернул на место отогнутую свинцовую пластину. Туман не казался густым. При этом тусклом свете я схватил свою пику и, вытянув руку, протолкнул ее наискосок в стык между плитами, так что, ухватившись четырьмя пальцами за край плиты, которую мне удалось приподнять, я сумел вскарабкаться до самого верха крыши. Чтобы двигаться вслед за мной, монах засунул четыре пальца правой руки за ремень моих брюк, там, где находится пряжка, тем самым уготовив мне участь вьючного животного, которому к тому же предстояло подниматься наверх по мокрой от тумана покатой кровле. Где-то на середине этого опасного подъема монах велел мне остановиться, поскольку один из узлов отвязался и покатился вниз, но, вероятно, упал не дальше водосточного желоба. Первым моим побуждением было пнуть монаха ногой: большего и не потребовалось бы, чтобы он отправился вслед за своими пожитками; но Господь дал мне силы сдержаться; наказание было бы слишком велико, как ни посмотри, ведь оставшись один, я ни за что не смог бы спастись. Я только поинтересовался, был ли это узел с веревкой; но когда он ответил, что в тюке его черный сюртук, две рубахи и ценная рукопись, найденная им в Пьомби, которая, как он рассчитывал, принесет ему целое состояние, я невозмутимо ответил, что нужно набраться терпения и продолжать двигаться вперед. Он вздохнул и, по-прежнему уцепившись за мой зад, последовал за мной.

Преодолев таким образом пятнадцать или шестнадцать пластин, я оказался на коньке крыши и, расставив ноги пошире, удобно уселся на него верхом. Монах устроился таким же образом позади меня. Мы сидели, повернувшись спиной к островку Сан Джорджо, а перед нами возвышались многочисленные купола собора Святого Марка, который входит в ансамбль Дворца дожей, — ни один правитель на земле не может похвастаться похожей Башней часов. Прежде всего я избавился от своей поклажи и велел своему спутнику сделать то же самое. Он плотно зажал моток веревки своими ляжками, но, когда хотел пристроить туда и шляпу, она не удержалась и, покувыркавшись в воздухе, сначала упала в желоб, а потом оказалась в канале. Мой напарник пришел в отчаяние. «Дурное предзнаменование, — сказал он, — хорошенькое начало: ни рубах, ни шляпы, ни рукописи, содержащей ценнейшую и неведомую миру историю обо всех дворцовых празднествах Республики». Я был уже не так зол, как во время карабканья по крыше, и спокойно ответил ему, что в обоих случившихся с ним происшествиях нет ничего необычного, и только суеверный человек может назвать их предзнаменованиями, но сам я их таковыми не считаю, и меня они не огорчают; но, однако, для него они должны служить последним напоминанием о том, что следует вести себя осторожно и разумно и думать перед тем, как действовать, а если бы его шляпа упала не направо от него, а налево, мы бы неминуемо пропали, поскольку она бы свалилась прямо во двор дворца, где стражники, всю ночь несущие караул, подняли бы ее и догадались, что на крыше кто-то находится, и они бы исполнили свой долг и уж нашли бы способ нанести нам сюда визит.

Несколько минут я озирался по сторонам, а потом велел монаху не двигаться с места и следить за узлами до моего возвращения. Вооружившись одной лишь пикой и сидя верхом, я без труда продвигался на собственном заду. Я провел почти час, путешествуя подобным образом по крыше: наблюдал, изучал и пришел в крайнее замешательство, нигде не увидев подходящего места, куда можно привязать конец веревки, чтобы спуститься по ней в безопасное место. Ни канал, ни дворцовый двор таковым не являлись. Сверху церковь открывала взору лишь пропасти между куполами, и все они представляли собой замкнутые пространства. Чтобы попасть за пределы церкви в canonical [98] Квартал каноников (ит.) . , мне пришлось бы карабкаться по неровной покатой поверхности: естественно, что все, что казалось мне невыполнимым, я сразу же отметал. Мне следовало быть дерзким, но не забывать и об осторожности. Эта золотая середина, как мне кажется, неведома морали, поскольку уловить ее невозможно.

Я задержал свой взгляд на слуховом оконце, выходившем на канал на высоте двух третей от ската крыши. Оно находилось довольно далеко от того места, где я вылез, поэтому ясно было, что освещаемый им чердак не принадлежит зданиям тюрьмы, откуда я сбежал: оно могло находиться в каком-то чердачном помещении, жилом или хозяйственном, расположенном над апартаментами дворца, двери которого на рассвете, несомненно, будут открыты. Дворцовые слуги или прислуга семейства дожей, если увидят нас, то поспешат вывести оттуда и сделают все возможное, чтобы помочь, и ни за что не отдадут в руки правосудия, пусть даже признают в нас злейших государственных преступников. Окрыленный этой идеей, я решил осмотреть слуховое окно, для этого поднял сперва одну ногу и соскользнул на расположенную параллельно небольшую крышу — козырек три фута длиной и полтора шириной. Я сильно наклонился вперед, крепко держась руками за края крыши и вытянув шею; я увидел, скорее, почувствовал на ощупь тонкую железную решетку, прикрывавшую окошко, составленное из круглых стекол, скрепленных между собой небольшими свинцовыми пазами. Окно это не представляло серьезного препятствия, хотя и было закрыто, но для решетки, пусть даже тонкой, требовался напильник, при мне же был только мой эспонтон.

Я пребывал в задумчивости, полный грусти и смятения, не зная, что предпринять, когда произошло совершенно естественное событие, которое моя изумленная душа восприняла как настоящее чудо. Надеюсь, это чистосердечное признание не принизит меня в глазах читателя, склонного к философствованию, если он поразмыслит над тем, что человек в моменты волнения и отчаяния способен совершить лишь половину того, что может сделать, находясь в своем нормальном, спокойном состоянии. Колокол собора Святого Марка, пробивший в эту минуту полночь, был тем самым событием, которое потрясло мой ум и вывело из охватившего меня опасного оцепенения. Этот колокол напомнил мне о том, что начинавшийся день был днем поминовения всех святых, и если у меня имелся заступник, то это был и его день; но еще более мою отвагу подхлестнуло мирское пророчество, которое я почерпнул у моего любимого Ариосто: «Tra il fin d’Ottobre е il capo di Novembre» — это был именно этот миг. Если вольнодумец, переживший великое несчастье, становится набожным, то почти всегда к вере примешивается и суеверие. Колокол этот заговорил со мной, он призывал меня к действию и предвещал победу. Я засунул пику в оконную раму зарешеченного окна, полный решимости выломать ее целиком. Мне потребовалось всего полчаса, чтобы разнести на кусочки четыре деревянных паза. Решетка осталась у меня в руках, и я прислонил ее к окошку. Мне не составило труда разбить окно, хотя я до крови поранил стеклом в нескольких местах левую руку.