Джакомо Казанова - История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби

Я позвал своих спутников, и мы сложили свои пожитки возле дыры. Я разделил сто саженей веревки на два мотка, и мы провели три часа беседуя. Отец Бальби начал проявлять свой дурной характер, десять раз повторив, что я не сдержал своего слова, поскольку в письмах утверждал, что план побега продуман и успех обеспечен, тогда как это совсем не так, и, предугадай он это заранее, ни за что не стал бы помогать мне выбраться из камеры. Граф же говорил, что самым разумным будет оставаться там, где мы находимся, поскольку он предчувствует, что бежать отсюда не удастся, и мы только подвергнем опасности свою жизнь. Он сказал, что крыша, крытая свинцовыми пластинами, так наклонена, что на ней невозможно даже стоять, а уж тем более ходить по ней, а все слуховые окна зарешечены, подход к ним недоступен, поскольку они слишком удалены от края крыши, что приготовленные мною веревки бесполезны, поскольку их некуда привязать, а даже если бы и удалось их закрепить одним концом, человек, которому придется спускаться с такой высоты, не сможет долго висеть на руках и добраться до земли без посторонней помощи; что одному из нас троих следовало бы спускать остальных двух одновременно, наподобие того, как опускают ведро в колодец, а тот, кто возьмется выполнить этот акт милосердия, должен быть готов остаться здесь и вернуться к себе в камеру. Он сказал, что если даже предположить, будто нам удастся спуститься всем троим, то речь может идти только о той стороне здания, где протекает канал, поскольку с противоположной стороны находится двор, где всю ночь бодрствуют arsenalotti [95] Стража Арсенала и Большого совета (ит.) . . А поскольку на канале нас не поджидает ни гондола, ни лодка, нам придется добираться до берега вплавь, и в таком жалком виде, мокрым до нитки, нам негде будет привести себя в порядок и бежать из города, а если мы промешкаем до утра, то все пропало, поскольку нас тут же арестуют. Он сказал, что при первом же неловком шаге по свинцовой крыше мы поскользнемся и свалимся в канал, а это верная смерть, даже если умеешь плавать, поскольку мы не утонем, а скорее всего разобьемся насмерть, ведь глубина канала всего восемь или девять футов во время прилива и два или три при отливе; поэтому человек, падающий с такой огромной высоты, ударится о дно и мгновенно умрет: слой воды не столь велик, чтобы смягчить силу удара; и меньшее из зол, которое может случиться с тем, кто упадет в канал, это переломы конечностей.

Я терпеливо выслушал эту речь, что было отнюдь не свойственно моему нраву. Беспощадные упреки, высказанные монахом, возмущали меня, и я порывался их опровергнуть, прибегнув к подобающим выражениям, но понял, что разрушу возведенное мною здание, поскольку невозможно было бежать одному или с Сорадачи, предателем по роду своих занятий и трусом по природе. Я удовольствовался лишь тем, что мягко сказал отцу Бальби, что он может не сомневаться в правдивости моих обещаний, мы непременно спасемся, хотя в данную минуту я не в состоянии детально раскрыть свой план. Я сказал графу Асквину, что его рассуждения весьма разумны, и я непременно возьму их на вооружение и буду действовать со всей осторожностью, наверняка нас минует опасность падения в канал, а моя вера в Бога сильнее его веры. Сорадачи так и не раскрыл рта; я часто протягивал руку, чтобы проверить, на месте ли он или просто уснул. Меня забавляла мысль о том, что происходило в его злобном умишке от сознания того, что я его обманул. В половине пятого я велел ему пойти посмотреть, в какой части неба находится месяц. Он вернулся и сказал, что через полчаса луна совсем исчезнет и передвигаться по свинцовой крыше станет очень опасно из-за плотного тумана. Я сказал, что хорошо хоть туман не обратился в масло. И спросил, запаковал ли он свой плащ. «Вы доставите мне удовольствие, — сказал я ему, — если привяжете себе на шею один моток веревки, а я понесу другой».

К моему изумлению, Сорадачи рухнул на колени, стал покрывать мои руки поцелуями и, рыдая, умолял меня не желать его смерти. По его словам, он не сомневался в том, что упадет в канал, где его не спасет даже умение плавать. Он уверял меня, что никоим образом не может быть мне полезен, а, напротив, станет лишь обузой, а если я разрешу ему остаться в тюрьме, то он всю ночь будет молить о моем спасении святого Франциска. Болван закончил свою жалобную речь, сказав, что в моей власти убить его, но поскольку он не чувствует, что побег для него — это единственный шанс спасения, то все равно не решится последовать за мной. Я выслушал эту пространную речь не без удовольствия, поскольку его общество могло принести мне лишь неудачу.

Я ответил, что если он останется в своей камере молиться святому Франциску, то принесет мне гораздо больше пользы, чем если последует за мной, и что я без колебаний дарю ему все, что мне принадлежит, кроме книг, которые он должен сию же минуту забрать и отнести все до единой господину графу. Не проронив ни слова, Сорадачи бросился бегом в мою камеру и в четыре приема перенес графу все мои книги; тот заверил меня, что сохранит их, но ничего не ответил, когда я сказал, что с радостью продам их ему за пять или шесть цехинов. Скупец всегда достоин презрения, но бывают случаи, когда следует простить ему этот грех, руководствуясь соображениями гуманности. Сотня цехинов, имевшаяся в распоряжении старика, видимо, была единственным его утешением в тюрьме. По правде сказать, если бы я посчитал, что без денег графа побег будет невозможен, разум заглушил бы во мне чувства, которые в такой ситуации можно было бы расценить как проявление слабости. Я попросил у монаха бумагу, перо и чернила, которые, несмотря на запрет, у него имелись, написал следующее письмо и оставил его Сорадачи; хотя написано оно было в полной темноте, но отличалось большей четкостью, чем если бы я сочинял его при свете дня. Писал я, произнося текст вслух, потому что перечитать его было невозможно. Начал я с девиза человека, идущего по жизни с гордо поднятой головой, что показалось мне весьма уместным в данных обстоятельствах: «Non moriar, sed vivam et narrabo opera Domini, David, in psalmis» [96] «Я не умру, но буду жить и возвещать дела Господни» (лат.). Пс.: 117: 17. . «Нашим власть предержащим, государственным инквизиторам, надлежит делать все, что в их силах, дабы удерживать в тюрьме преступника помимо его воли. Преступнику, который, по счастью, не давал клятвы находиться в тюрьме, надлежит делать все, что в его силах, чтобы вырваться на свободу. В основу прав инквизиторов положено правосудие; в основу прав преступника — человеческое естество. Точно так же, как они не требуют его согласия, чтобы запереть его в тюрьме, он не нуждается в их разрешении, чтобы убежать оттуда. Дж. Ка***, с горечью сердечной пишущий эти строки, осознает, что с ним может произойти несчастье, он может быть схвачен, не успев пересечь границ государства, и отдан в руки тех, от кого бежал, стремясь уклониться от занесенного над ним карающего меча правосудия; если такое произойдет, он на коленях взывает к милосердию этих благородных судей, дабы не пожелали они сделать его судьбу еще более горькой, наказывая его за проступок, совершенный по зову разума и естества. Он умоляет, если вновь будет задержан, чтобы вернули все ему принадлежащее и посадили в ту же камеру, откуда он сбежал. Но если ему посчастливится и он обретет свободу за границами государства, он передает в дар все здесь находящееся Франциску Сорадачи, который пожелал остаться узником, поскольку побоялся опасностей, которым я себя подвергаю, и, в отличие от меня, не любит свободу больше, чем жизнь. К*** взывает к великодушию и добродетели их превосходительств и просит не отнимать у несчастного этот дар. Записано в полночь, в полной темноте, в камере графа Асквина 31 октября 1756 года. Costigans castigavit те Dominus et morti non tradidit me» [97] Строго наказал меня Господь, но смерти не предал (лат.). Пс.: 117: 18. .Я передал это письмо Сорадачи, предупредив, что оно должно попасть не в руки Лоренцо, а самому секретарю, который не преминет подняться в камеру. Граф сказал ему, что письмо мое так написано, что должно произвести желаемый эффект, и поэтому все мое добро достанется Сорадачи; но он должен все вернуть мне, если я опять окажусь в тюрьме. Тот ответил, что он не скуп и желает вновь меня увидеть. Нас этот ответ рассмешил.