Джакомо Казанова - История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби

Я по-латыни сказал монаху, чтобы он ждал меня в камере, поскольку не желал оставлять этого прохвоста без присмотра; встал на кресло и, оттолкнувшись от него, подтянулся, вылез через дыру и очутился на крыше собственной камеры. Я подошел к стене и с трудом пролез через отверстие, которое, несмотря на мои инструкции, оказалось слишком длинным и узким, но все-таки попал на крышу, расположенную над камерой графа, спустился туда и сердечно приветствовал несчастного старика. Я увидел пред собой человека, которому было уже не по силам преодолевать трудности и опасности, коим мы подвергали себя, замыслив побег: нам предстояло пройти по огромной наклонной крыше, крытой свинцовыми пластинами. Он тотчас же спросил меня, в чем состоит мой план, добавив, что, по его мнению, я совершил множество неразумных действий. На это я отвечал, что специально обрек себя на такое положение, когда мне остается только двигаться вперед и либо обрести свободу, либо погибнуть. Тогда он ответил, пожав мне руку, что если я собираюсь проделать дыру в крыше дворца и искать там выход на свободу, которого сам он не видит, то он не осмелится последовать за мной, потому что наверняка упадет с крыши, а посему он останется здесь, чтобы молить за нас Бога, пока мы будем искать путь к спасению.

Мне не терпелось осмотреться, я снова поднялся на чердак, двигаясь в направлении боковых стен, и, коснувшись крыши, согнулся в три погибели, чтобы подойти как можно ближе к краю. Удобно усевшись среди испражнений, коими полны чердаки всех больших домов, минуты две острием своей пики я ощупывал доски, показавшиеся мне гнилыми. Я убедился в том, что меньше чем за час сумею проделать в них большое отверстие. Я от всей души возблагодарил бессмертное Провидение и вернулся, пройдя вдоль стены к себе в камеру, где за четыре часа я изрезал все имевшиеся там простыни, полотенца, салфетки, покрывала и матрасы, собственноручно связывая разрезанные полосы, и получил очень крепкую веревку длиной в сотню саженей. Я не сомневался в ее прочности, потому что соорудил так называемый ткацкий узел. Такая предосторожность была необходима, поскольку плохо закрепленный узел может развязаться, и человек, висящий в эту минуту на веревке, полетит вниз. В великих свершениях есть обстоятельства, которые решают всё, и тот, кто взял на себя руководство делом, не должен обходить их вниманием. После этого я связал в узел свою одежду, плащ на шелковой подкладке, несколько рубашек, чулки, носовые платки, и мы втроем перешли в камеру графа, прихватив с собой всю поклажу. Граф прежде всего учтиво поздоровался с Сорадачи и поздравил его с тем, что ему посчастливилось разделить мое общество, а также следовать теперь за мной; но тот ничего на это не ответил. Его изумленный вид вызывал у меня желание расхохотаться. Теперь я больше не стеснялся; я сорвал с себя маску лицемера, которую вот уже неделю вынужден был носить целыми днями. Я видел, что шпион распознал мой обман, но не понимает, что происходит, ибо не мог догадаться, каким образом мне удавалось вступать в контакт с пресловутым ангелом, который появлялся и исчезал именно в тот момент, когда я это предсказывал. Когда он услышал, как граф убеждает нас, что мы подвергнем себя смертельной опасности, то, будучи по натуре трусом, начал искать предлог, чтобы отказаться от этой опасной эскапады. Я велел монаху собирать свои пожитки, пока я буду проделывать дыру в углу чердака.

В половине второго ночи отверстие было готово, я не просто проломил доски, а буквально обратил их в труху. Отверстие получилось довольно большим и закрывалось теперь только свинцовой пластиной. Отец Бальби помог мне приподнять ее, поскольку она оказалась то ли прикреплена по бокам, то ли согнута и придавлена мраморным водостоком, проходившим по крыше; просунув пику между водостоком и пластиной, я приподнял ее, а потом мы плечами отогнули ее так, чтобы отверстие, через которое мы должны были вылезти, оказалось достаточно широким. Высунув через него голову, я с огорчением увидел, что ярко светит месяц, который назавтра должен был войти в свою первую четверть. Это было препятствием, с которым следовало терпеливо мириться и отложить побег до полуночи, когда луна будет освещать противоположную сторону крыши. В такую дивную ночь все благовоспитанные граждане обычно прогуливаются по площади Святого Марка, и я не мог допустить, чтобы они увидели, как я расхаживаю по верхотуре. Наши вытянутые тени были бы заметны на мостовой площади, гуляки подняли бы головы, и их глазам предстало бы необычайное зрелище, возбуждающее всеобщее любопытство, а особенно — мессера гранде, люди которого не покидают свой пост даже ночью: это единственные стражники в центре города. Он сразу же отыскал бы способ послать на крышу всю их банду, которая нарушила бы мой план.

Отдав себя на волю Господа, я просил его о помощи, но не молил о чудесах. Подверженный прихотям фортуны, я был вынужден стараться, чтобы ей достались лишь мизерные трофеи. Если мое предприятие провалится, у меня не должно быть повода в чем-то себя упрекнуть. Луна непременно зайдет через шесть часов, а солнце поднимется через тринадцать с половиной. Нам оставалось шесть часов полной темноты, когда и надлежало действовать.

Я сказал отцу Бальби, что мы проведем четыре часа за разговорами у графа Асквина и чтобы он тотчас же пошел к нему и попросил ссудить мне тридцать цехинов, которые могут понадобиться так же, как пригодился мне эспонтон, и я сумел осуществить все, что в итоге осуществил. Он взялся выполнить мое поручение и четыре минуты спустя вернулся со словами, что теперь мне следует пойти одному, поскольку граф хочет поговорить со мной с глазу на глаз. Этот добрый старик начал с того, что мягко заметил, что для побега деньги вообще не нужны, к тому же их у него нет, — он небогат, у него большая семья, и если я погибну, то данные мне в долг деньги пропадут; он также привел множество других доводов, придуманных для того, чтобы скрыть свою скупость. Ответная речь моя длилась полчаса, и читатель может ее себе вообразить. Доводы мои были превосходны, но со дня сотворения мира им не суждено было ни убедить, ни разубедить ни единого оппонента, поскольку оратор не в силах победить страсть, которая сводит на нет все его красноречие; этот случай тоже относился к разряду nolenti baculus [92] Непокорному — палку (лат.) . , но я не был столь жесток, чтобы применить этот метод к графу. Наконец я сказал ему, что, если он решится бежать с нами, я понесу его на плечах, как Эней Анхиса [93] Эней, в греческой и римской мифологии — сын Анхиса и Афродиты, герой Троянской войны, царь дарданов, в ночь падения Трои должен был на плечах выносить больного отца из горящего города. , но если же он пожелает остаться, чтобы молить Бога вывести нас отсюда, я должен предупредить его, что молитва эта не возымеет действия, ибо он будет просить Бога помочь делу, в котором сам не принял ни малейшего посильного участия. Quisque sibi est deus [94] Каждый для себя есть бог. Овидий (лат.) . . В его голосе послышались слезы; они меня растрогали; он спросил, не удовольствуюсь ли я двумя цехинами; я сказал, что буду рад любой сумме. Он дал их мне, попросив вернуть, если, пройдясь по крыше, я все же решу вернуться назад в камеру. Это предположение меня почти рассмешило, ибо подобный финал казался мне невероятным.